Роковая монахиня - [26]

«Не потряс, дорогой, — был ее ответ, — а, напротив, успокоил! С этими слезами у меня с души уходит тревога. Да и не этот именно холм подействовал на меня так, а вообще могила как таковая… Но об этом в другой раз, возможно, уже скоро!» — добавила она, прочитав немой вопрос в моих глазах.

Илари, казалось, менее всех была в восторге от подобных откровений новобрачного. Поэтому в тот момент, когда Гидо передали какую-то записку, она прошептала Жюли на ухо:

— Я бы хотела, чтобы новое знакомство, а вместе с ним и весь этот день были уже позади! Совсем не в моем вкусе особы, находящие успокоение на кладбищах. Но меньше всего они мне нравятся особенно тогда, когда обладают таким поразительным сходством с умершими или даже казненными…

Жюли почти не слушала, что говорила Илари. Ее внимание, как и внимание всех остальных, было обращено на внезапно побледневшего как полотно и застывшего в неподвижности хозяина дома и записку, которая выпала у него из руки. Он, казалось, даже начал падать со своего стула, так что Константину, сидевшему рядом с ним, пришлось придержать его за плечи. На вопрос о причине его столь необычного поведения Гидо, не в силах вымолвить ни слова, молча указал на записку, жестом давая понять, чтобы ее подняли и прочитали. В ней на французском языке было написано: «Прощай, мой дорогой, мой любимый! Обстоятельства разлучают нас с тобой! Но, ради бога, не пытайся меня найти! Я клянусь тебе нашей любовью, моей надеждой, что когда-нибудь я к тебе вернусь…»

— Значит, это от нее? — спросил Константин, уже прочитавший записку, которая ходила теперь по рукам от одного к другому. Гидо кивнул в ответ. Всем стало ясно, что об утешающих доводах при таком несчастье и при такой любви, как у него, нечего было и думать. Первые слова, которые Гидо произнес, касались того, что он, согласно пожеланию Марии и все еще доверяя ей, разумеется, откажется от всяких попыток разыскать ее…

В таком состоянии Гидо, видимо, хотелось остаться одному. В основном по этой причине, а не из-за воцарившейся неловкости, компания довольно рано отправилась в обратный путь. В дороге разговор во всех четырех экипажах был направлен в основном на выдвижение гипотез, способных объяснить такое странное происшествие. Однако эти гипотезы при ближайшем рассмотрении оказывались не очень состоятельными.

Несколько дней спустя как-то утром Жюли со своим братом стояли у окна, когда в соседние ворота вкатился дорожный экипаж.

— Не карета ли это Гидо? — спросила Жюли.

— Разумеется, и как сильно нагружена! Может быть, он снова собирается остаться в городе?

Так оно и оказалось. Не прошло и получаса, как Гидо предстал перед ними, чтобы объявить об этом. Он был — судя по его внешнему виду и голосу — крайне подавлен.

— Все еще никаких известий? — преисполненная сострадания, спросила Жюли после того, как Гидо довольно долго просидел молча со всеми признаками сильнейшего разочарования в жизни.

— Известия? Да, известия у меня есть, — ответил он с какой-то порывистостью. — Известия, от которых сердце мое превращается в лед.

— Боже мой, — воскликнул Константин, — неужели плохие известия относительно исчезнувшей супруги — это то, что приводит вас в такое отчаяние?

— Плохие? — горько усмехаясь, переспросил Гидо. — Не то чтобы плохие, но и хорошими их назвать нельзя. Вообще различие между словами «плохое» и «хорошее» оказывается весьма сомнительным, когда покойникам позволено подниматься из своих могил и с такой виртуозностью имитировать святой образ любви; имитировать ее, чтобы сделать посмешищем всю веру в нее и в самого бога!.. Вы смотрите на меня с изумлением. Послушайте меня, и ваше изумление превратится в ужас… Вчера под вечер — а день по своему великолепию был похож на тот, когда я познакомился с Марией, — это как раз то обстоятельство, которое само по себе является самым унизительным, самым гнусным глумлением над моими тогдашними чувствами, такими глубокими и святыми!.. Стало быть, вчера, когда я пребывал примерно в том же расположении духа, в котором вы меня оставили на днях, мне доложили, что меня хочет видеть некий господин Делафосс. Мою нерешительность относительно того, принять или нет этого человека, устранило нетерпение его самого — он уже вошел в комнату: высокий, бледный, в черном платье, впрочем, еще довольно молодых лет и не обделенный природой.

«Милостивый государь!» — начал он на французском языке и, взглянув на слугу, сделал паузу. После этого слуга удалился, и незнакомец продолжил очень взволнованно и торжественно: «Вы ведь изволили недавно жениться?»

Вопрос обеспокоил меня, Делафосс это заметил и быстро сказал: «Чтобы предотвратить возможные недоразумения и ошибки, скажите мне: это действительно лицо дамы, с которой вы обвенчаны?»

В тот же момент я испуганно схватился за медальон, висевший у меня на груди, потому что тот, который протянул мне посетитель, был точно таким же, изображение на нем совпадало с моим даже в мелочах. Оба портрета написал, должно быть, один и тот же художник; мне даже показалось, что мой медальон, который я тоже достал и держал его рядом с другим, был лишь копией последнего. Я утвердительно ответил на вопрос Делафосса, и он спросил меня далее: «Могу ли я поговорить с вашей супругой?» Голос его при этом задрожал от волнения, из чего я сделал вывод об определенных отношениях между ним и Марией, которые были, видимо, нарушены моим союзом с ней.