Роковая монахиня - [110]

— Послушайте, — сказал он, — судя по всему, в этом женском монастыре происходили довольно пикантные вещи. Вчера поздно вечером я еще раз прочитал хронику и думаю теперь, что этот ход откроет нам весьма интересные факты. Кажется, я уже намекал вам насчет того, что сообщается в хронике об этом монастыре. Вчера я надеялся обнаружить какую-то отправную точку для наших поисков. Так вот, распутное бесстыдство, царившее здесь, взяло верх даже над свойственной обычно монахиням боязнью опорочить свой монастырь. В этой обители совершенно открыто предавались самому необузданному разврату, и хроника сообщает, что часто ночи напролет звон бокалов и похабный смех возмущали спокойствие живших по соседству горожан. Это было что-то вроде эпидемии безумия, заразившей весь монастырь и вовлекшей монахинь в дикие оргии. Довольно часто видели ночью освещенной даже церковь, и по шуму было слышно, что храм божий был выбран местом нечестивых пирушек. В эту вакханалию были втянуты священнослужители города, и если сначала они посещали монастырь только ночью и тайно, то потом стали ходить туда совершенно открыто и средь была дня. Часто можно было увидеть мужчин, которые, шатаясь, с опухшими лицами покидали монастырь, и пьяных монахинь, бредущих, спотыкаясь, по двору и монастырскому саду. Благочестивых горожан, у которых такое поведение вызывало омерзение, нельзя было осудить за то, что они написали об этом донос епископу. Для расследования явился сам епископ, но он не обнаружил ничего, кроме смиренных монахинь, которые вели скромную жизнь, постясь и молясь, как и подобает христовым невестам. И опрос священнослужителей города лишь подтвердил эту идиллическую картину. Клеветники-доносчики предстали перед судом, и суд под давлением епископского авторитета приговорил их к суровому наказанию. Как только епископ покинул город, бесстыдный разгул начался с новой силой. Но теперь уже никто не отваживался доносить из страха самому поплатиться за это. Среди распутных монахинь самой злостной была сестра Агата. Устраивавшиеся в монастыре оргии скоро уже перестали ее удовлетворять. Это была, по всей видимости, весьма необычайная женщина, наделенная неутолимой, поистине дьявольской похотью, которая уничтожала все, чем завладевала. Она обладала, судя по всему, ненасытностью хищного зверя, поскольку хроника рассказывает, что она часто тайными ходами покидала монастырь и бродила ночью по городу. Сестра Агата посещала дома свиданий и притоны предместий и сидела там среди сброда, игроков и пьяниц, как ровня. А между тем она была благородного происхождения, дочерью одного из самых знатных семейств страны. Все тщательно скрывавшиеся поколениями пороки ее рода проявились в ней таким ужасным образом. Если ей нравился какой-то молодой человек, она кидалась на него, цепляясь мертвой хваткой, и с дикой страстью вакханки опрокидывала его на себя. Вскоре ее знали во всем городе и говорили о ней как о живом кошмаре, призраке. Называли ее не иначе как «Роковая Монахиня». И случилось так, что в город была занесена дурная болезнь. Агата тоже заразилась ею, но была не в состоянии прекратить свои оргии и продолжала распутную жизнь. Как и прежде, она танцевала в притонах, сидела вместе со всяким отребьем и кидалась, как вампир, на молодых мужчин.

— Что с вами? — прервал свой рассказ доктор Хольцбок. — Вы выглядите так, словно внезапно заболели.

Я придумал какую-то отговорку и попросил его немного подождать с продолжением его рассказа, чтобы я мог проверить ход работ в ризнице. Вокруг гигантского шкафа пол был вскрыт, на стенах обита штукатурка, но его не удавалось даже сдвинуть с места.

— Я так думаю, — сказал десятник, — шкаф закреплен в стене анкерными болтами.

Видимо, так оно и было, но из этого следовало, что его скрепили со стеной в то время, когда строили ризницу. Тогда получалось, что либо наш план был мистификацией, либо…

Мы посмотрели друг на друга, и архивариус сказал то, о чем подумал я:

— Проход должен быть через шкаф.

Я был прямо вне себя от нетерпения из-за новой задержки и в ярости из-за стольких препятствий.

— Но как мы найдем, где именно этот проход? Нам нужно будет разломать на куски весь шкаф, а этого делать мы не имеем права, ведь это церковное имущество. Так что же нам делать? — Архивариус был почти так же нетерпелив, как и я.

Пока доктор Хольцбок размышлял, я осмотрел весь шкаф, нажал на все выступавшие части орнамента, вынул все выдвижные ящики, которые не были заперты, и измерил все размеры, чтобы, может быть, по какому-нибудь необычному их соотношению сделать вывод о потайной двери.

— Не старайтесь напрасно, — сказал архивариус, — этот шкаф, вероятно, скрывал свою тайну от целых поколений любопытных, не откроет он ее просто так и нам. Мы должны поискать в архивах, возможно…

Я не слушал его дальше, потому что, когда я оценивал на глаз высоту шкафа, мой взгляд упал на висевшую над ним картину. И вдруг у меня появилось такое ощущение, что эта картина должна дать нам ключ к разгадке. К удивлению архивариуса, я велел принести лестницу и поставить ее к шкафу, а затем забрался по ней вверх. Когда я очутился в непосредственной близости от бледного лица и эти глаза оказались на уровне моих глаз, меня чуть было снова не охватил ужас минувшей ночи. Но я взял себя в руки и начал обследовать портрет. Толстый слой грязи не позволял различить даже вблизи почти ничего, кроме того, что на изображенной особе было одеяние, подобное монашескому, в то время как на голове не было ни чепчика, ни платка, одни лишь вьющиеся волосы. Довольно странными казались эти волосы, беспорядочноспутанные, похожие, скорее, на переплетение змей, как обычно рисуют голову Медузы. Однако плохое состояние картины не позволяло сделать достоверное заключение. На шее висело на цепочке какое-то украшение. Но не крест, который можно было ожидать увидеть у монахини, а что-то вроде броши с нанесенным на нее орнаментом. Он был похож на лилию, заключенную в многоугольник. Мне показалось, что я уже не раз видел этот орнамент внизу на шкафу, причем лилия была изображена то в шестиугольнике, то в ромбе, то в пятиугольнике, как здесь.