Рокировки - [9]

Она жила в старом трехэтажном доме с потрескавшейся штукатуркой и проржавевшими водосточными трубами. Окна, выходящие на улицу, светились. Где-то верещал младенец. Откуда-то из другого окна слышалось, как супруги обстреливают друг друга эпитетами типа «бездельник» и «дурочка», не смущаясь, что привлекают внимание всего квартала.

В подъезде меня обдало запахом плесени и сырости. Я бы не удивился, если бы ступил в лужу с лягушками. Дашка жила на последнем этаже. Какой-то предприимчивый хозяин переделал чердак в мансарду и получал за нее половину Дашкиной зарплаты.

Я позвонил, прислушался. Ни голоса, ни шагов. Снова позвонил — тишина. Нажал на ручку — дверь оказалась открытой. Постучав в распахнутую дверь, я шагнул через порог.

— Кто?

— Дашка здесь живет? — спросил я, продвигаясь в полутьме коридора.

— Это я. Кто там?

Голос у нее неузнаваемый — то ли простужена, то ли плачет. Не постучав, я открыл дверь в комнату. Никогда я там прежде не был, но сразу понял, что ни одна вещь не лежит на своем месте. Скатерть валялась на полу, вокруг нее были разбросаны окурки, точно большие белые гусеницы. Перед открытыми дверцами шкафа куча одежды и обуви. Богатый гардероб для недавней студентки, подумал я. Большинство вещей из валютного магазина. Перед пустой этажеркой высилась пачка иностранных журналов мод и каталогов. Такой коллекции позавидовал бы не только софийский Дом моделей, но и любая библиотека.

Дашка лежала в постели. Взглянув на нее, я поначалу усомнился, та ли это блондинка, красотка, словно сошедшая с рекламных фотографий. Нет, никогда не должны они показываться в таком виде, никогда, чтобы сохранились поклонники их искусственно созданной, поддельной, стандартной, но все же — красоты… Бедная Дашка, растрепанная, с опухшими, потрескавшимися губами, со следами пощечин на помятом красном лице, натянув одеяло на голову, крикнула:

— Уйдите! Уйдите, пожалуйста!..

Я сдернул одеяло — Дашка закрыла лицо ладонями. Шея у нее была в синяках.

— Уходите, слышите!

— А если не уйду?

— Я закричу.

— Когда тебя били, ты почему-то не кричала.

— Никто меня не бил.

— А синяки — след материнской ласки?

— Вы слышите, убирайтесь! — Она снова укрылась с головой.

— Послушай, ты ведь понимаешь, я пришел не для того, чтобы забраться к тебе в постель.

— Понимаю. Поэтому я и не кричу. Уходите по-хорошему.

Я постоял, снова посмотрел на беспорядок, царящий в комнате. Перед тем как закрыть за собою дверь, прислушался. Тишина была полная. Спускаясь по грязной лестнице, я думал, может быть, мне вернуться и заставить Дашку заговорить? По всей вероятности, это Тоди ее так разукрасил. Но из-за чего? И почему именно сегодня?..

Нет, нельзя было уходить. Может, я и получу выговор от подполковника Веселинова, но надо заставить эту дурочку заговорить именно сейчас, пока не исчезли следы побоев.

Что-то прошуршало за моей спиной — так, словно крыса пробежала. В подвалах старых домов живет множество крыс, которых не только кошки, но и собаки боятся. Прежде чем я повернулся к входу в подвал, что-то свалилось мне на голову. Погода была тихой, небо ясным, а меня вдруг словно молния ослепила. Дверь закачалась, накренилась, я попытался схватиться за нее, однако не успел: невероятной силы удар сбросил меня в какой-то колодец.

Глава вторая Чтобы броситься в море

1

Смотрю на себя в зеркало и удивляюсь: это ли в недавнем прошлом заключенный Жора Патлака? Шляпа, скрывая коротко остриженные волосы, придает мне непривычно интеллигентный вид. Новый костюм, новая рубашка. И галстук (он идет мне как корове седло). Ко всему прочему платочек в кармашке пиджака. Все куплено за тюремные башли. На руки там дают столько, чтобы можно было купить кое-какие мелочи в лавке. Почти все доходы таких трудовых элементов, как я, переводят на личный счет, и потому после выхода имеешь чистую деньгу, законно заработанную.

Я вырядился, точно для выпускного бала. Или для того, чтобы сфотографироваться на рекламный плакат («Занимайся спортом, чтобы стать красивым!»). Только моя рожа со шрамом на подбородке не предназначена для фотоснимков, но ее можно и не увидеть в кадре. Меня щелкнут в профиль с левой стороны — противоположной той, что на фотографии, которую три года назад сделали мне в милиции. Там особые приметы должны быть на первом плане.

В этом парадном виде я — никому не ведомый Георгий Спасов Влычков. Это паспортное имя, похоже, знает только моя мать. Сейчас любой прохожий станет мне говорить не «гражданин», а «товарищ». Мое дело, как на это реагировать.

Но самое главное сейчас вот что: устроили меня на работу автослесарем, протянули руку заблудшей овце, чтобы она вышла на правильную дорогу. Покаялся бывший заключенный, становится трудовым элементом, готов позировать перед телевизионными камерами и давать интервью журналистам… Что ж, это тот случай, когда мои личные планы и намерения тех, кто заботился о моем перевоспитании, совпадают.

У меня будет определенная месячная зарплата. Если рассчитывать только на нее, денег не хватит и на неделю. Не потому, что она так мала, а потому, что я не удовлетворяюсь малым. Вот такой я: если скоромная пища, то пускай это будет свинина.