Рог ужаса - [6]
Она лежала, корчась и дрожа. Лезвие одного из коньков разрезало тонкую альпагу рюкзака и угодило ей точно в висок, откуда потоком струилась кровь; но в сотне ярдов позади я увидел такое же существо — оно прыжками неслось вниз по моим следам. В новом приступе паники я помчался на лыжах по гладкой белой тропе к уютным огонькам деревни, уже заблестевшим вдали. Я бежал, ни на секунду не останавливаясь, и только там, среди человеческих жилищ, почувствовал себя в безопасности. Я навалился на дверь отеля и принялся громко кричать, моля, чтобы меня впустили, хотя достаточно было просто повернуть дверную ручку и войти; и снова, как тогда, когда Инграм рассказывал свою историю, меня приветствовала музыка оркестра, и шум голосов; а вот и сам он — поднимает голову и быстро вскакивает, когда я неверными шагами вваливаюсь в зал.
— Я тоже видел одно из тех существ, — вскричал я. — Погляди на мой рюкзак. Ведь на нем кровь? Это кровь одной из них, женщины, старой ведьмы… она оторвала ногу серны у меня на глазах и гналась за мной по всему проклятому лесу… и я…
Не знаю, завертелся ли я, или комната вокруг меня, но я услышал звук собственного падения, ударился о пол и пришел в сознание, лежа в постели. Рядом был Инграм, уверявший, что мне больше ничего не угрожает, и еще один человек, незнакомец, который проткнул мне кожу на руке иголкой шприца и стал произносить успокоительные слова…
День или два спустя я пришел в себя и смог связно изложить подробности лесного приключения. Трое-четверо мужчин, запасшись ружьями, отправились по моим следам. Они нашли место, где я споткнулся о заснеженный куст, увидели рядом лужу крови, пропитавшей снег и, продолжая идти по следам моих лыж, наткнулись на труп серны с оторванной задней ногой и пустой глазницей.
Таковы немногочисленные доказательства, какие я привожу в подтверждение своего рассказа. Я полагаю, что существо, преследовавшее меня, было лишь ранено моим ударом; но возможно также, что ведьма умерла и тело ее унесли соплеменники… Безусловно, недоверчивые читатели вправе самостоятельно исследовать пещеры Унгехойергорна: там они смогут проверить, не случится ли с ними что-либо, что окончательно их убедит.
В прошлом году во многих газетах была помещена телеграмма (Лондон, 7 мая 1925 г.), сообщавшая о том, что один ученый встретил в Гималайских горах, на высоте 15.000 футов, дикаря, «принадлежащего к неизвестной до сих пор расе первобытных людей». В своем рассказе А. Беляев живо рисует столкновение подобного «белого дикаря», вырванного из привычной ему обстановки, с «цивилизованным» миром. Резкий контраст встретившихся двух эпох, двух мировоззрений, как и всегда, ведет к конфликту между ними, и «слабейший» неизбежно терпит поражение… Здесь слишком очевидно неравенство сил — одного против всех, — и трагическая развязка предрешена, но все же ход борьбы захватывает читателя, а герой рассказа — близок и понятен нам, несмотря на то, что он — человек далекого, давно ушедшего мира.
I. Птица на шляпе
Странное впечатление производили эти руины времен римского владычества древней «Лютецией», затерявшейся среди домов Латинского квартала. Ряды каменных полуразрушенных скамей, на которых когда-то рукоплескали зрители, наслаждаясь кровавыми забавами, черные провалы подземных галерей, где рычали голодные звери перед выходом на арену… А кругом такие обычные скучные парижские дома, с лесом труб на крышах и сотнями окон, безучастно смотревших на жалкие развалины былого величия…
Путники остановились.
Их было трое: Анатоль, мальчик лет десяти, худенький, черноволосый, с застывшим вопросом в грустных глазах, его дядя, Бернард де Труа, «шелковый король», и его жена — Клотильда. Только настойчивость Клотильды заставила ее мужа бросить срочные дела и предпринять эту «научную экспедицию» — новый каприз молодой женщины, увлекшейся археологией.
Мадам де Труа, казалось, была очарована зрелищем. Ее тонкие ноздри вздрагивали. Несколько раз, нервным движением руки, она приводила в порядок непослушную прядь каштановых волос, выбивавшуюся из-под серой шелковой шляпы, украшенной маленькой белой птицей.
— Нужно заставить говорить эти камни, — воскликнула она наконец, — мы сделали ошибку. Нам надо приехать ночью, когда светит луна… Луна вызовет к жизни тени прошлого, и перед нами развернутся волшебные картины. Мы услышим звуки букцин — римских военных труб. Один их громоподобный рев приводил в бегство врагов… Зазвучат трубы, и в ответ им раздастся рев голодных зверей, почуявших человеческое мясо, и мы увидим, как Цезарь… ах… ой…
Клотильда де Труа отчаянно вскрикнула. Неожиданное событие прервало поэтический полет ее фантазии.
Какой-то человек, лет двадцати пяти, высокий, сложенный как Геркулес, с русой бородкой и усами на бронзовом лице, незаметно подкрался к ней и быстрым движением сорвал с ее шляпы белую птицу, разорвал ее на мелкие куски и с недоумением начал перебирать пальцами клочья ваты, которыми была набита птица.
Его глаза… Несмотря на весь испуг, Клотильда не могла не заметить этих глаз, их необычайной голубизны, яркости. В них горел какой-то странный огонь. Это не был огонь безумия, но, вместе с тем, в глазах было что-то странное, чего ей никогда не приходилось встречать. В них была зоркость зверя и наивность ребенка. Лицо незнакомца можно было бы назвать красивым, если бы не выдающиеся надбровные дуги, глубоко посаженные глаза и широкие ноздри. Он был без шляпы. Длинные и густые русые волосы покрывали его голову.
