Родовое проклятие - [12]

Дом не меняет хозяев. А если и меняет, то пришлые жильцы должны приручить осиротевшее жилье. Как осторожные реставраторы, они постепенно, слой за слоем счищают старое, больное и давно зарубцевавшееся, живое и умершее. С болью стирают память о прежних прикосновениях рук, ног, тел, голосов. Вместе со старой штукатуркой и краской, вместе со скрипучими половицами, трещинами в оконных рамах, наконец, избавляются от мертвого прежнего, былого. Может быть тогда, помолодев и наполнившись детскими криками, дом оживет и примет людей. Сможет быть благодарным.

Но чаще дома уходят вместе с хозяевами, рассыпаются в прах; их прошлое застревает в памяти оставшихся. Остается там, в междумирье, не в силах уйти, и живет там своей странной жизнью.

Когда я была маленькой, и мне приходилось расставаться с дедовым домом, я видела цветные сны. Дом являлся мне даже не целиком, а лишь увитой вьюном калиткой. Бетонная дорожка словно звала меня войти. И была середина лета, солнце проливалось сквозь сочную листву, мир виделся зеленым и желтым. Где-то там, в вишнях, прятался дом и улыбался мне. Он ждал.

9

– Да что там такое?! Что?! Не понимаю…

Документы проверяют, что ли? Откуда у меня документы? А у остальных, у других… А что будет, если нет документов? Какие они – эти загадочные документы? Что это – большая плотная бумага, с выведенными на ней каракулями и синим штампом, подтверждающим чью-то неразборчивую подпись; а, может, это небольшая книжица, где есть твой портрет с испуганным лицом и разные цифры… кстати, цифры можно прямо на коже… даже вернее, лучше всякой пластиковой карточки…

А так: поди, докажи, что ты – есть ты, без этих самых цифр, бумажек и книжек. Ты должен быть учтен, посчитан, установлен… Для твоей же пользы, разумеется.

Если предположить, на минутку предположить… Если представить себе, что нет никаких цифр, нет учета и контроля, а есть только человек, такой – сам по себе; или – по образу и подобию, это уж, как кому больше нравится. Если оставить человека таким и только таким, то…

… кто я?

…маленькой я любила поезда. На вопросы взрослых:

«Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», я неизменно отвечала:

– Проводницей.

Я мечтала, как буду разносить чай в стеклянных стаканах, с серебристыми подстаканниками по купе, сколько новых знакомых у меня появится, как это все интересно – всю жизнь в вагоне, когда ты ложишься спать, под стук колес и тебя покачивает, словно в колыбели.

Я хотела иметь кожаную папку с кармашками, где так удобно хранить билеты; я представляла себе, как буду носить форменную юбку с блузкой и китель; а на остановках стоять на ступеньке вагонного тамбура, высунувшись наружу, и махать флажком…

Кажется, мне было лет пять, мы ехали с отцом в Подгорное, и нашим соседом по купе оказался очень милый дядька. Мы с ним подружились. Я вообще со всеми дружила, особенно в поездах. Ночью он перебрался ко мне на полку, я проснулась, и он испугался.

Я ничего не рассказала отцу, побоялась.

И ничего не рассказала матери, когда мы вернулись.

Я ненавижу поезда.

Стараюсь летать самолетами, когда это возможно. Но, к сожалению, это возможно далеко не всегда.

Мои родители живут за три тысячи километров от Москвы, в маленьком городке Центрального Казахстана – Жезказгане. Туда не летают самолеты, больше не летают. А у меня там десятилетний сын, и я не видела его больше года. Мы общаемся по телефону; такая новая форма общения и воспитания ребенка.

– Мама, ты, когда приедешь?

Еду…

Пока до последней минуты стояла на платформе и нервно курила, мой сосед по купе успел переодеться в только что купленные шорты и новую футболку. Приобрел он, все это, видимо, специально для такого случая; два целлофановых пакетика остались лежать на моей нижней полке…

Мы сидим вчетвером напротив друг друга и пытаемся познакомиться: молоденькая девушка, мужик в шортах, татарин с усталым лицом и я. Вагон непривычно переполнен, отменили несколько поездов.

– Поедем, как в трамвае, – жалуется проводница, выдавая нам постельное белье. Белья на весь вагон не хватило.

Татарина оштрафовали. Он признался в двухнедельном пребывании в Москве. При чем здесь транспортная милиция?

– Предъявите документы!

Я протянула паспорт:

– Похожа?

– Даже лучше! – страж порядка глянул на фотографию, улыбнулся, вернул паспорт и пожелал счастливого пути.

Охота – пуще неволи. Набились в тамбур, курим.

Есть мужчины, которые понимают все и сразу, есть – не все и не сразу.

Сначала на «ты» и прямой взгляд на грудь. После моих рассуждений на тему вечного зла и философии Дзен – уже на Вы. Проходит, правда, не всегда. Приходится применять варианты. Я давно уже большая девочка и умею объяснить мужчине чего я хочу, а чего нет. Теперь мне предстоит опекать и юную Дину, она еще не умеет…

Мужчины думают, что они мыслят логически; им кажется, что это единственно-верный способ. Мышление женщины, по их мнению, похоже на бродящую квашню: пузырьки, пузырьки… Хаос!

– Скажите, Вы серьезный писатель?

– Федор Михайлович Достоевский – серьезный писатель, Лев Николаевич Толстой, тоже…. А я, так, рядом постояла…

Человек едет в отпуск, он предвкушает курортные развлечения, возможные романы, он мечтателен, а потому нетороплив. Это как в юности – кажется, что все впереди.