Родовая земля - [46]

Возле конюшни Елена перевела дух, прижалась лбом к шершавому, иссечённому топором тыну, зачем-то подняла словно бы полыхающую голову к небу. До большого стога было уже недалеко, он просматривался во тьме горбатой спиной огромного животного. Хотела было снова бежать, однако подступившие к сердцу смута и страх будто сковали. Пытливо разглядывала небо: казалось, искала на нём какой-то знак — знак одобрения ли, поддержки ли, позволения ли? Небо было чистым, с пылающей россыпью крупных звёзд Млечного пути.

Она, и сама того явственно не осознавая, направилась заплетающимися ногами назад к дому, полуобернувшись к стогу сена. От леса, глухого горелого суземья, серой щетинистой стеной стоявшего сразу за огородами и поскотинами, назойливо и равномерно, словно с заданной коварной целью выстудить или даже выморозить округу, накатами шёл предзимний хиус, обжигая щёки и руки. «Звёздочка упала», — подумала Елена и погрела дыханием озябшие ладони. Остановилась, услышав за спиной хруст ветки и позвон ломающегося льда. Неожиданно Елене подумалось: а вправду ли Дарья сказала ей о том, что он дожидается её у стога? Всё, что недавно произошло в горнице, показалось ей нереальным, невозможным, и этот её поступок — тоже какой-то невозможный. Она с отчаянием и досадой посмотрела на огни родного дома, в окнах которого сплетались в затейливое кружево тени показавшейся ей какой-то другой, мало понятной и неинтересной жизни. Сомнение, страх нарастали, но нарастали за спиной и шаги — становились звучнее, торопливее, твёрже.

— Елена Михайловна, — услышала она голос с так полюбившейся ей когда-то чужой надтреснутой интонацией.

Она остановилась, но повернуться к Виссариону почему-то не могла. Перехватило горло. Жар подкатил к голове, и всё смешалось перед глазами Елены — звёзды, Млечный путь, деревенские огни, очертания строений и земля. Всё, мерещилось, понеслось в какой-то вселенской пляске, а саму Елену закрутило и завертело так, что ей стало страшно — не разбиться бы.

Виссарион встал с боку и пробовал заглянуть в лицо Елены.

— Елена Михайловна, ради Бога, прошу, выслушайте меня. — Он набрал воздуха, хотел что-то ещё сказать, но не смог. Взволнованно дышал.

— Вы? — зачем-то спросила Елена, слегка поворачивая к нему онемевшую голову, с которой сполз на плечи и медленно стал опускаться к земле козий платок.

— Позвольте? — Виссарион подхватил летящий вниз платок. — Позвольте… Накиньте на голову. Холодно.

— Что? — заметив его руку над своими плечами, отстранилась Елена, но сразу всё поняла, и ей стало чего-то совестно. Она повернулась к нему лицом.

— Платок… прошу… Вам не холодно?

— Нет.

Установилось молчание. Оба, казалось, прислушивались к дыханию друг друга. Слышали храп и постук лошадей в конюшне, но только потому, что она находилась совсем близко, — все другие звуки и предметы целого мира словно бы перестали для них существовать. Не замечали огней в селе, освещённых окон в гудящем охотниковском доме, горящего звёздами величественного неба. Не услышали трубно, басовито прогудевший на Ангаре пароход. Оба чувствовали смущение и робость.

— Вы, Елена Михайловна, должны знать: я думаю… я беспрестанно думаю о вас. Вы вышли замуж, и я сказал себе: «Её нужно забыть». Но — оказалось невозможным! Мучался лето, сентябрь и вот — не выдержал!

Виссарион неловко, скованно склонился всем туловищем к Елене. На нём был жестковатый овчинный полушубок, голову покрывала меховая лохматая шапка, и походил он на простого деревенского парня. Но мягкий, вкрадчивый, нездешний голос выдавал в нём человека необычного для этих мест, человека высокого положения.

— Думаете? Не выдержали? — тоже как-то порывисто и на угасании голоса спросила Елена.

— Думаю, Елена Михайловна! Не выдержал!

— Т-с-с-с!

— О, да, конечно. Нас могут услышать — вы боитесь. Понимаю, понимаю. Я думаю, думаю о вас. Со дня вашего приезда к Ивану я не могу забыть вас. Поймите меня: я не мог более терпеть. Я должен был вас увидеть, посмотреть в ваши глаза… Я благодарен вам…

— За что? — зачем-то с притворностью зябко пожала плечами Елена, не чувствуя сейчас ни холода, ни ветра, а — жар, который нарастал внутри.

— Вы — передо мной, вы — рядом со мной, — низко склонился он к ней, но она отстранилась, сделав полушаг в сторону.

— Я замужем, — громче и твёрже произнесла Елена, отворачивая лицо к дому и одновременно улавливая исходивший от Виссариона духовитый запах дорогого табака, совершенно невозможного в деревне одеколона, накрахмаленной — догадалась и вспомнила она — белоснежной сорочки и чего-то ещё волнующего.

— Да, — сдержанно вздохнул Виссарион, покачавшись на носочках. — Да, — досадливо повторил, сжимая свои тонкие пальцы в замке.

Помолчали. Виссарион прямо смотрел на Елену, и она смутилась, стала беспричинно усмехаться и тоже раскачиваться на носочках.

— Говорят, вы анархист и революционер? — первое пришедшее на ум спросила Елена, смело заглядывая в глаза Виссариона, но сердце подрагивало и в висках билась хмельная счастливая кровь.

— Н-да, состоял в партии анархистов. С социалистами знаюсь. — Он помолчал, покусывая стриженный, но слегка закрученный тонкий ус. Сказал с хрипотцой вкрадчивого голоса: — Всё это теперь неважно. Вы, Елена… позвольте называть вас просто Еленой?.. — Она качнула головой, улыбнулась. — Вы теперь смысл моей жизнь.