Родословная большевизма - [10]

Нет, расистами Маркс и Энгельс не были, но они пришли к убеждению, что великие народы, носители исторического развития и прогресса, имеют право теснить второстепенные, неисторические, «бандитские» народы. В частности, передовой немецкий народ, если потребуется, имеет право вести «войну на уничтожение» против чехов, изменников революции и опоры реакционного антигерманизма.

Теперь такую войну называют геноцид.

Но вернёмся к идеям Маркса и Энгельса о вооруженной насильственной революции в тесном смысле.

В книге «Анти-Дюринг» Энгельс высмеивает ужас Дюринга перед насилием: «Для господина Дюринга насилие есть нечто абсолютно злое… Что насилие играет также в истории другую роль, именно революционную роль, что оно, по словам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым, что насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы — обо всем этом ни слова у господина Дюринга».

В том же «Анти-Дюринге» Энгельс говорит: «Партия может оказаться вынужденной принимать революционные меры против буржуазного государства, которое придёт на смену нынешнему государству. Поэтому всеобщая воинская повинность, существующая в настоящее время, должна быть использована всеми для того, чтобы научиться борьбе».

«Генерал» Энгельс прилагает даже небольшое историческое исследование «Тактика пехоты и ее материальные основы».

В 1890 году, в статье «Внешняя политика русского царизма», семидесятилетний Энгельс, будто бы только в молодости увлекавшийся примером якобинцев, пишет, что, став на сторону царя, Франция в случае поражения была бы «лишена возможности прибегнуть к своему великому, единственно действенному средству спасения, к целебному средству 1793 года — революции, мобилизации всех сил народа посредством террора и революционной пропаганды во вражеской стране».

То же в письме к Зорге 24 октября 1891 г.: «Германия сумеет держаться лишь революционными мерами, почему мы, легко возможно, и будем вынуждены встать у кормила власти и разыграть 1793 год».

Ленин все эти указания хорошо запомнил. Перечитайте «Государство и революцию». Он объясняет там, как делается революция. И что же? Все ссылки на Маркса и Энгельса, ни одной на Ткачёва. В частности, Ленин приводит большую выдержку из статьи Энгельса «Об авторитете»: «Революция есть, несомненно, самая авторитетная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа против буржуазии, то разве бы она продержалась дольше одного дня? Не вправе ли мы порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась этим авторитетом?»

Во втором издании той же брошюры Ленин прибавляет главу «Постановка вопроса Марксом в 1852 году». В этом прибавлении он приводит слова из письма к Иосифу Вейдемейеру от 5 марта 1852 года: «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов… То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами производства; 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата; 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов…»

В этом «замечательном рассуждении» Маркса Ленин увидел суть марксова учения о государстве. К поразившей его идее диктатуры пролетариата он возвращается неоднократно. В декабре 1917 года он писал: «Мы [марксисты] всегда знали, говорили, повторяли, что социализм нельзя «ввести», что он вырастает в ходе самой напряженной, самой острой, до бешенства, до отчаяния острой, классовой борьбы и гражданской войны, что между капитализмом и социализмом лежит долгий период «родовых мук», что насилие всегда бывает повивальной бабкой старого общества, что переходному периоду от буржуазного к социалистическому обществу соответствует особое государство (т. е. особая система организованного насилия над известным классом), именно: диктатура пролетариата. А диктатура предполагает и означает состояние придавленной войны, состояние военных мер борьбы против противников пролетарской власти».

В ноябре 1918 года, полемизируя с «ренегатом» Каутским, Ленин приводит слова Маркса из «Критики Готской программы»: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». И Ленин утверждает, что вспомни Каутский все случаи, когда Маркс говорил о диктатуре, «он получил бы, наверное, либо следующее, либо по существу совпадающее с ним определение: «Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами. Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоёванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами».