Родом из села Залесова. - [28]

Юрий улыбнулся и, как бы шутя, ответил, подражая словам ленинградского профессора:

– Ну, батенька! Вы нам прямо лекцию прочитали. Конечно, удовлетворен.

– Вы позволите мне раскинуть свою убогую палатку рядом с вашими великокняжескими шатрами, немного отдохнуть, подкрепиться, а утром продолжить свой путь?

– Конечно, конечно, располагайтесь, где вам удобно, отдыхайте.

Николай, слыша профессорскую речь, заинтересовался самим человеком, и захотел с ним познакомиться. Он подошел к профессору, назвал его по имени-отчеству и спросил:

– Вам помочь?

Профессор внимательным взглядом окинул фигуру добра молодца и сказал:

– Вы, молодой человек, прямо древнерусский богатырь. Нет, не Илья Муромец, который просидел сиднем возле окошечка своей избы в селе Карачарове тридцать три года, а, пожалуй, Добрыня Никитич. Вам бы доспехи и на поле Куликово – помогать князю Дмитрию против Мамая. Как ваше имя?

– Николай.

– О! В переводе с греческого означает «победитель народов». Помогите, мил-человек, помогите!

Николай с удовольствием помог профессору раскинуть палатку на краю поляны, возле раскидистой сосны, спросил:

– Вы ужинать будете?

– Буду, буду! Проголодался. Принесите, сделайте милость, вашего угощеньица. А вот чаек я сам заварю, попотчую вас настоящим питьем.

Николай подошел и попросил у поварихи чашку гречневой каши с тушенкой, несколько ломтей черного хлеба, сказал, что для профессора. Принес полученную еду и подал профессору. Он, сидя на чурбаке, взял чашку с кашей, поставил ее на траву, принял, словно драгоценность, черный хлеб, понюхал его, сказал:

– Этот хлеб напоминает мне о ленинградской блокаде. Фашисты окружили наш город, взяли его в кольцо. Обстрелы, авианалеты, «юнкерсы» бросали на наши головы бомбы, сыпали зажигалки. Дневная пайка хлеба упала до 125 граммов. Пришла лютая зима. Люди умирали от истощения. Шел, шел человек по улице, остановился и упал на снег. Его хотят поднять, а он уже скончался. Каких только ужасов не было в блокадном Ленинграде – и крыс ели, и мышей, и мертвечиной не брезговали. Всякое бывало. Вы не читали повесть историка Иосифа Флавия «Иудейская война»? Не читали. Он описывает осаду город Иерусалима, помниться, в первом веке от Рождества Христова, римским полководцем Титом, рассказывает о подобных ужасах.

Он разволновался, замолчал, опустил голову. Молчал и Николай… Профессор успокоился, сглотнул комок, поднял голову и проговорил:

– Я остался жив. Меня вывезли из Питера по льду Ладожского озера. Как тогда говорили: «по дороге жизни». И вот я, профессор, сижу в таежной глуши рядом с русским богатырем и думаю поесть каши.

– Кушайте, кушайте, профессор! И я пойду – поужинаю.

– Не забудьте – подкрепитесь пищей и возвращайтесь ко мне, я вас чайком побалую…

Николай, сидя у костра, торопливо проглотил кашу, отдал грязную тарелку поварихе и, взяв под мышку чурбак для сидения, направился к палатке питерца.

Он уже закончил ужин, сходил за водой к ручью, соорудил из крепких веток таган, подвесил на него медный котелок, полный воды и каких-то трав, накрыл крышкой, развел из сушняка огонь и терпеливо ждал, когда его травяной чай закипит.

Николай поставил чурбак на землю, присел рядом с профессором, хотел что-то спросить, но тот поднес указательный палец правой руки к губам, показывая, что нужно помолчать, и он замолчал.

Вода в котелке закипел, забурлила «белым ключом». Питерец резво вскочил с чурбака, снял котелок с огня, поставил на траву, накрыл льняной тряпкой, сказал:

– Пусть попреет немного. А потом станем угощаться.

Прошло минут пять. Николай успел сходить и отдать поварихе профессорскую чашку, вернуться назад.

Когда он вернулся, то получил из профессорских рук фарфоровый бокал, наполненный горячей, янтарной жидкостью.

– Присаживайтесь и пейте! Вас ожидает блаженство.

Николай, держа в руке бокал, присел на чурбак, подул, остужая горячий напиток, и немного отхлебнул. Да, профессорский чай, хотя и без сахара, показался ему необыкновенно вкусным.

– Ну что, ну что, – заглядывая в глаза соседу, спрашивал профессор, – как вам, батенька, мое варево?

– Очень вкусно!

– То-то и оно! Пейте, и еще нальем.

– Как вам это удается – такую вкуснотищу заваривать?

– С любовью нужно относиться к всякому делу – вот и весь секрет! У животных, как пишется в одной Книге, есть душа, она находится в крови. Животные чутко ощущают отношение к себе человека – злобу или ласку. Посмотрите, как нравится кошке, когда ее гладят по шерстке, чешут за ухом, называют уменьшительно-ласкательными терминами – «мурочка», «кошечка» и тому подобное. Она громко мурлычет от удовольствия, крутится вокруг хозяина, трется ему об ноги. Кстати сказать, русские крестьяне были тонким психологами. Они давно обратили внимание на такие особенности домашнего животного мира и прекрасно ими пользовались. Они обращались к своей живности с любовью, потому что она была помощницей в трудах и кормилицей, кто же рубит сук, на котором сидит. Лошадушка, бычок, коровушка-буренушка, свинка, гусочка, уточка… Возьмите фольклорный материал, сказки например, прочитайте названия – «Репка», «Яичко», «Теремок», «Колобок», «Петушок – золотой гребешок», «Морозко» и другие. Начинает крестьянин пахоту, обращается к лошади, которая тянет по полю соху, – «но-о, милая!» Понимаете? Милая, а не проклятая. И лошадь понимает своего хозяина, идет и пашет, оставляя на поле борозду за бороздой. Вот что делает доброе, любовное обращение. Понимаете? Вы понимаете, о чем я говорю?