Родные мои - [3]

"Отец Серафим, да как мы вас любим, да как уважаем! Извините, что не днем-то пришли, а вот ночью. Сами знаете, люди мы ответственные, время теперь такое, боимся".

"Ладно, ладно! Хорошо! Христос для всех воскресе! Входите".

Открыл дверь и пустил в дом. Пошел он что-то взять, посудину какую или еще что, или прямо тут наклонился, не знаю я точно. А они-то ему топором — у-ух! Голову-то и отхватили. Украли митру, а на ней — ни золота, никакой другой ценности.

Убитого его сюда, в Тугаев привезли. Освидетельствовал врач Николай Павлович Головщиков, работал в санчасти. Ну чего? Ой-ой, да ведь он священник-то, как с ним быть? Родственников никого — монах. Царство небесное отцу Николаю Воропанову, одел, тело ему опрятал… А не знал того, что я знаком был с о. Серафимом, потому и не сообщил. Я уж потом узнал о кончине настоятеля. Отслужил о. Николай панихиду и похоронил архимандрита Серафима за алтарем Троицкого храма.

У нашего архимандрита простота была душевная и телесная. У меня фотокарточка с него есть, — заметил батюшка. — А председателя с женой где-то там судили, судили, но ничего не присудили. Потом, говорят, в войну их убили с детьми.

Так не стало отца Серафима. Голос, правда, был у него слабый, никуды не годен. У нас в монастыре кто хорошо пел? Это был отец Виталий, фамилия Летёнков, Иерофей, Нафанаил, Никодим… Да человек пятнадцать-то монахов. И всех их — оп-ля! Всех выгнали. Вот там, в Новгороде, на Хутынской горе, в обители преподобного Варлаама, были светлые минуты в моей жизни".

"ДАВАЙ, СЫНУШКА, БЕСПОРТОШНИЦУ ХЛЕБАТЬ"

В 1932 году, когда старший сын Груздевых вернулся из Новгорода в родную Мологу, а точнее, в деревню Большой Борок, все вокруг уже очень сильно изменилось, хотя Павел отсутствовал всего два года. Он оставлял хоть разгромленный, но все-таки монастырь, а приехал — даже куполов нет, церкви переоборудовали под гражданские помещения. В одном из храмов сделали столовую, в другом — клуб, место коммунистической агитации и пропаганды, а также плясок и развлечений, но, кажется, отец Павел не застал этого, ко времени его приезда на территории монастыря расположилась зональная селекционная станция лугопастбищных трав.

"Приехал… Ой-й! Что делается! — рассказывал отец Павел о своем возвращении в родную Мологскую обитель. — Вышел-то в монастыре, а лошадки наши — Громик! Кубарик! Ветка-а-а! У-у-у! Их-то кнутом, на глазах у меня да матом-то! Они, бедные, и слов таких сроду не слыхали… Сам видел, как скотина от человеческой злобы плачет. А их все давай: "А-а! Это вам…., не Богородицу возить! Это вам не попам служить!" И у меня, родные мои, от того слезы на глазах, а что поделаешь? Терпи, Павёлко…"

Почти все жители кулигских деревень работали на экспериментальных площадях селекционной станции. Элитные семена знаменитых луговых трав Мологи поставлялись во все регионы страны.

"Мы еще маленькие были, в школе учились, все пололи там травки, — вспоминает одна из жительниц Большого Борка. — Травка еле от земли видна, а сорняк вот такой большой. Дадут нам фартуки, ползаем на коленках. Денежку надо заработать. И Павел до переселения там работал, с мотыгой ходил, и сестра его Ольга, и я работала в отделе защиты растений до 37-го года".

Что удивительно, но жизнь к тому времени, по воспоминаниям мологжан, как будто стала налаживаться — или те последние годы перед затоплением кажутся особенно светлыми и безоблачными? После долгих послевоенных мытарств и голода, насильственной коллективизации и репрессий вдруг наступило непродолжительное спокойствие и сытость. Многие вспоминают мологский элеватор — "большущий, 12-этажный, зерно сваливали — пшеница крупная, как ягоды". Он был построен специально для хранения семян элитных луговых трав зональной селекционной станции и стоял на берегу реки Мологи.

Когда разрушали его перед затоплением, кто-то из Груздевых — или Александр Иванович, или Павел — взяли на память чугунную дверцу от печки. Сейчас эта дверца от мологского элеватора в доме Груздевых — тоже у печки.

Даже мологскую тюрьму, которая была переполнена в 1918-19 и двадцатые годы — угрюмое трехэтажное здание на берегу Волги — переделали под общежитие. В городе открылись три техникума: педагогический, индустриальный и сельскохозяйственный. Подрастало поколение, родившееся уже после революции, в начале 20-х годов — парни и девушки заканчивали семь классов общеобразовательной школы, и многие хотели учиться дальше. Та же двоюродная сестренка Павла Груздева: "Нас у мамы четверо, мама в больнице работала. А как мне учиться хотелось! Все подружки после седьмого класса пошли в техникум, а мне мама сказала — надо детей растить. Встали все на ноги, подросли — ну, думаю, теперь заживем! А тут переселение…"

"Жили слава Богу, — пишет отец Павел в "Родословной", — но вот началось грандиозное строительство Волгострой. Начислили нам 2111 рублей и — очищайте место!"

В деревне Большой Борок к тому времени оставалось около 30 домов. Семейство Нориновых — очень богомольная, крепкая, дружная семья — недавно возвели большой пятистенок. Хозяин уперся, заявил: "Ни за что не поеду никуда, и все!" Их выселили силой. А делали так — приходят, залазят на крышу и ломают трубу, живи как хочешь.