Родные и знакомые - [30]

Наконец, осуществилась мечта Сунагата о свободном воскресном дне. Частенько и в праздники он сам мог распорядиться своим временем. Конечно, в такие дни он отправлялся в гости к Рахмету, который приобрёл домишко и жил теперь самостоятельно. Встречали парня радушно. Едва завидев его, Гульниса хваталась за самовар. Пили чай, отводили душу в неторопливых разговорах.

Но и зимой не все воскресенья оказывались свободными. Кулагин в случаях, когда сам должен был отлучиться, стал оставлять за прилавком Сунагата, и парень торговал до позднего вечера. Покупатели в большинстве своём — рабочие стекольного завода. Не каждый из них оказывался при деньгах, иные просили товар в долг. Сунагат рискнул — стал давать, записывая фамилии должников в тетрадочку. Он не знал, как отнесётся к этому хозяин, не сразу показал свой список — опасался гнева. Но показать пришлось.

— Это кто же записывал? — спросил хозяин.

— Я сам.

— Так ты разве ж умеешь писать?

— Умею.

— Кто научил?

— Санька.

— Вот как… — удивился Егор. — Что писать научился — хорошо. Но список этот мне не нравится. Больше не смей давать в долг.

А учил Сунагата хозяйский сын летом, когда приезжал из Оренбурга домой. Сверстники подружились и, уезжая осенью, уже с телеги, Александр крикнул то ли в шутку, то ли всерьёз:

— Ты мне пиши письма!

— Ладно, это можно! — пообещал Сунагат.

* * *

На следующую осень хозяин выдал дочь замуж за сына табынского мельника. Уехала Настя в Табынск, и Кулагины, оставшиеся без помощницы, наняли служанку. Но, видно, покинуло счастье этот дом, всё пошло вкривь-вкось. Зимой Егор сильно простудился. Болезнь вроде было отступила, он поднялся на ноги, но к весне слёг опять и вскоре умер.

В Оренбург Александру отбили об этом телеграмму, но, во-первых, из-за распутицы, во-вторых, из-за разлива Белой на похороны приехать он не смог.

На дверь под вывеской «Бакалейная лавка Е. И. Кулагина» навесили замок, и дверь эта оказалась закрытой навсегда. Хозяйка попыталась уговорить старшего сына Николая продолжить отцовское дело, предлагала деньги, чтобы съездил за товарами в Стерлитамак, — тот отказался. Летом приехал на каникулы Александр. Мать подступилась к нему с тем же предложением. Хватит уже, дескать, учиться, надо ехать за товарами, открывать лавку. Заговорила даже о женитьбе. Александр ответил смехом. А потом сказал серьёзно:

— Нельзя мне, мама, бросать учёбу. Если я откажусь от науки и встану за прилавок торговать селёдкой, люди засмеют. В лицо мне наплюют. — И решительно заключил: — Не выйдет из меня купца.

Николай поддержал братишку: Санька уже совсем городским стал, пусть в городе и живёт.

Ничего другого хозяйке не оставалось, как распродать хозяйство. Продав и дом, и скот, она уехала с Александром в Оренбург.

Сунагат оказался не у дел. Ни кола у него, ни двора — куда податься? Пошёл за советом к Рахмету. Тот предложил было поискать ещё какого-нибудь богатея, но наниматься снова батраком Сунагату не хотелось.

— Нет, — сказал он, — пойду я лучше на завод. Там отработаешь свои часы, и сам себе — граф Чувалов. Как говорится, пусто брюхо, зато спокойно ухо.

— Это уж так… Тебе, одинокому, кругом вольная воля. Иди на завод, коль есть желание, — согласился Рахмет.

Сунагат нанялся на завод водоносом — таскать воду работающим у жаркой печи стекловарам и стеклодувам. Жалованья положили ему 15 копеек в день, что парня, никогда не имевшего денег, вполне удовлетворило. А поздней появился и приработок.

Бойкий и трудолюбивый новичок пришёлся по душе мастеру-стеклодуву Степану Ивановичу. Поскольку у Сунагата теперь выдавалось свободное время, мастер стал давать ему всякие мелкие поручения, а потом и к себе домой приглашать — дров наколоть или за свежей травой съездить. Степан Иванович крестьянским делом не занимался, но для выездов налегке держал лошадь. Сунагату такая работа была легче лёгкого, но за неё и пошла приплата.

Поднося воду распаренным у печи стекловарам, гамаям, баночникам, Сунагат с любопытством приглядывался к их работе. Со временем, осмелев, сам попробовал выдувать стекло, пока мастера пили воду и перекуривали. Но больше понравилось ему подавать на обжиг остывшие холявы. Это вызвало в нём смутное детское воспоминание: отец плетёт рогожу, а он подаёт отцу белые мочальные ленты. Впрочем, сходство это было слишком слабое. Тут, пожалуй, больше подходит сравнение подносчика холяв с челноком — инструментом ткача, разница только в том, что челнок сух и лёгок, а человек весь в поту, снуёт по знойному цеху, перенося тяжёлые стеклянные цилиндры.

Крепкому, мускулистому Сунагату и такая работа бы нипочём, однако Степан Иванович решил по-своему:

— Будешь трубочником, Сунагатка! — сказал он.

А коль мастер сказал, так тому и быть. Он волен взять себе подручным кого хочет. Конечно, у стеклодува-трубочника работа нелёгкая. Иные вон цепью к рабочему месту привязываются, чтобы не упасть на горячее стекло, когда дуют в трубку, багровея от натуги. Но Сунагат мог считать, что ему отчаянно повезло. Шутка ли: его заработок теперь возрастёт до 50—60 копеек в день, он станет настоящим заводским рабочим!