Родные и знакомые - [24]

Сейчас вокруг тихо. Лишь каркнет порой на дереве ворона, да постукивает по дереву на шагиахметовой пасеке сторож Янмырза: выпало свободное время, и он мастерит бадейку, квашню или бочонок для кумыса — это его побочный промысел. Старик живёт на вырубках всё лето, присматривая и за соседними пасеками.

Пройдя уже довольно приличное расстояние, Багау нашёл на дороге свою седельную подушку.

— В стойло, значит, направилась эта свинья, — сказал он об убежавшей лошади, сунув подушку под мышки. — Получилось по присловью: приехал в седле — обратно топай по земле.

— Наверно, шла да траву пощипывала, — подхватил Гильман, обрадованный тем, что в голосе отца не слышалось злости. До этого мальчишки помалкивали, полагая, что отец настроен сердито. — А сегодня у Ахмади-бабая [54] тоже улетели два роя, — опять ляпнул Гильман. Старший брат свирепо покосился на него и ткнул локтем в бок…

У околицы аула они увидели свою гнедуху. Ребята бросились было ловить её, но лошадь не далась в руки, пришлось гнать её перед собой по улице.

Возле дома Ахмади на брёвнышках, как обычно, сидели досужие люди. Багау отдал им салям.

— Ты что это, сосед, с подушкой в обнимку ходишь, не то на улице ночевать собрался? — пошутил Масгут.

Багау рассказал о приключившейся на пасеке истории.

— То-то, я гляжу, на выгоне чья-то гнедая под седлом ходит. Думал, какой-нибудь приезжий пустил попастись. Выходит, твоя… — сказал Апхалик.

— Ну как, сосед, нынче пчёлы? — спросил Масгут.

— Взяток очень хороший. Не знаю, как роение пройдёт. Пока что в две-три борти залетели…

— Год нынче для пчёл подходящий, — заметил кто-то.

Со двора выехал верхом Ахмадиев сын Абдельхак, направляясь на выгон, чтобы стреножить там коня на ночь. Старик Хатип, увидев его, спросил у Ахмади:

— Не нашлись следы твоего буланого?

— Нет. Как в воду ушёл.

— Может, в чужую сторону угнали — мало ли тут проезжих-прохожих…

— Или, опять же, медведь сожрал.

— К слову, сегодня возвращался я домой мимо Кызылташа. Чувствую — дохлятиной пованивает, — поддержал разговор Багау-бай. — Вот и думаю: не там ли хищник загрыз коня?

— Не удивительно, если и так… Нынче в округе, слышно, медведи пошаливают, — сказал Апхалик.

— Сомневаюсь… Скорей это — дело двуногого «медведя», — возразил Ахмади. Но сообщение брата заинтересовало его. Решил, что сам съездит к Кызылташу. Сыновья его, правда, утверждали, что всё там облазили, да смотрели, наверно, вполглаза. Надо самому убедиться, что и как, и снять с души груз, не питать напрасных надежд.

Багау-бай, заметив среди собравшихся на брёвнышках Сунагата, спросил:

— А этот парень чей будет?

— Да Сунагатулла же, сын покойного Агзама, — ответил Апхалик. — Не узнал, что ли?

— Лицо вроде знакомое, да картуз с толку сбивает. Подумал — не урыс ли?

— Он теперь не хуже любого урыса по-ихнему умеет. Как говорят в Сосновке, совсем русский, только глаза узки, — пошутил Масгут.

Сунагат улыбнулся.

— Сколько уже лет ты на заводе, сынок? — спросил Багау-бай.

— Семь лет.

— Летит время, а? Вроде только что мальчонкой без штанов бегал, и вот — уже егет, вытянулся, как осокорь…

— Молодость вверх гонит, старость к земле клонит, — вздохнул Масгут.

Вскоре Зекерия увёл Сунагата к себе домой. Отец Зекерии Аубакир ладил во дворе бадью. Сунагат отдал ему салям.

— А, Сунагатулла, оказывается, вернулся! — сказал старик приветливо. — Благополучно ли добрался?

— Потихоньку-полегоньку. Рад видеть тебя живым-здоровым, Аубакир-агай. Бадью делаем?

— Вожусь вот, чтоб было что-то отнести на базар… Зекерия, где там мать, скажи-ка, пусть самовар поставит.

Увидев Сунагата, во двор свернул прохожий, затем второй, третий… Понемногу собралась гурьба его товарищей по детским играм и дальних родственников. Всё справлялись о его житьё-бытьё. Сунагат рассказывал о заводской жизни.

— Хорошо тебе! По часам работаешь, и жалованье идёт, — позавидовал Мырзагале, батрак Усман-бая.

—  Это со стороны так кажется. Хорошо, да не шибко. Мы ведь тоже вроде тебя, на богача работаем, — пояснил Сунагат. — Разница только в том, что нас у хозяина много, а ты у своего — один. А богачи все от одного корня, все за одним и тем же гонятся — торгуют ли там, заводом владеют или работника, вот как тебя, держат. Кто нужду хлебает? Я да ты. А богачи везде живут припеваючи, едят и пьют, сколько в горло влезет…

Оторвался от своей бадьи, подал голос Аубакир:

— Раз выпало человеку счастье, он и богатеет, и ест, и пьёт. Вон Ахмади — сколько ему за три-четыре года богатства привалило! Какой у него дом теперь! А мы вот не можем разбогатеть, таланта нет…

— На Ахмади богатство не с неба свалилось. Как бузрятчиком стал, так и разжился, — сказал Зекерия. — Сколько он для расплаты за лубки и мочало всяких товаров, муки, чая, сахара привозит — и, думаете, всё раздаёт?

— Как бы не так! Наверно, ровно половину себе оставляет.

— Двести лубков привезёшь, а он пишет — сто пятьдесят. Остальные, мол, не годятся: то дырястые, то коротки. И что тут поделаешь? Обратно в лес же не повезёшь… Да вдобавок самое лучшее мочало берёт как второй или третий сорт.

— Что ж вы об этом все вместе на сходе перед обществом не скажете? — спросил Сунагат. Ему ответил Азнабай: