Родные и знакомые - [19]

— Телегу налаживаешь?

— Вот подушку переднюю и дрожину сменил.

— Ладно получилось.

— Надо бы колёса оковать, да шин нету.

— Может, у Демьяна в Сосновке есть?

— Спрашивал. Нету, говорит.

Самигулла приподнял оглобли, сравнил — одинаковы ли по длине. Окликнул хлопотавшую на летней кухне жену:

— Эй, самовар приготовь!

—  Готов уже, — отозвалась Салиха и, отворачивая лицо от выдуваемой ветром золы, пронесла самовар в дом.

Самигулла врубил топор в чурбак у дровяницы, пригласил:

— Айда, Ахмади-агай, пару чашек чаю выпьем.

Ахмади приличия ради заартачился:

— Да нет, недосуг. Я по делу. Одолжи-ка, Самигулла-кусты, точильный круг.

— Точило никуда не денется, возьмёшь. Айда, зайдём…

Ахмади более не заставлял себя упрашивать. Войдя в дом, он продолжал разговор о точиле:

— Мальчишки придумали катать мой круг с горки вместо колёса, да и раскололи, окаянные…

Гостя усадили на нары, Салиха разлила чай.

— Видать, Ахмади-агай, худо о нас думаешь, — сказал Самигулла. — Приди чуть пораньше — поспел бы к шурпе [46]. Пригласить тебя по-соседски в гости никак не соберёмся. Надо бы, да нехватки мешают. Как говорится, мясо есть, так нет муки, мука появилась — мясо кончилось. Всё что-нибудь неладно. Эх, жизнь!..

— А сегодня живность, что ли, какую заколол?

— Не сам. Сват Вагап толику мяса дал. С кодасой [47], говорит, шурпы похлебайте.

— Стало быть, он заколол.

— Тоже не своё. У проезжих авзянских мужиков волк жеребёнка погрыз. Чтоб зря не пропал, Вагап его прирезал. Шкуру хозяевам отдал, а мясо ему оставили за два батмана дёгтю. Урысы же сами не едят конину.

— Вон оно как!.. — неопределённо сказал Ахмади и мельком оглядел горницу, принюхался: в доме в самом деле пахло варёной кониной.

— Ну, айда, хоть чайку попьём, утолим жажду, — предложил Самигулла.

Гость налил чаю из чашки в блюдечко, стал прихлёбывать. Самигулла сменил тему разговора:

— Наверно, Ахмади-агай, и нынче, как всегда, промыслы дадут нам кое-какой доход?

— Скоро должны подъехать денежные люди.

— Хорошо бы! Миру вышло бы облегчение… А ты угощайся, угощайся, Ахмади-агай, вот сметану попробуй…

Самигулла старался уважить соседа, подчёркивал его старшинство, называя агаем.

А вскоре после этого жителей Ташбаткана взбудоражила поразительная новость. Её обсуждали и стар и млад.

— Самигулла-то, оказывается, конокрад…

— Да что ты! Чью лошадь увёл?

— Так, буланого у Ахмади, говорят, он украл.

— Да-да! Сват его Вагап в горах дёготь выгоняет. К нему увёл и там зарезал.

— Вот тебе и на! Недаром ещё предками нашими было сказано: жди напасти от смирненького.

— То-то и оно. Но шила в мешке не утаишь…

— Вот именно!

— Самигулла, значит, на боку полёживает да казылыком наслаждается…

Однако не все в ауле поверили слуху.

— Пустое! Мыльный пузырь! — говорили иные. — Кому-то за каждым деревом волк чудится. Зряшный разговор, Самигулла не из таких…

Но толки не прекращались. Слух обрастал подробностями. Говорили, будто бы Ахмади целую неделю выслеживал злодея. Самигулла-то каждое утро запрягал лошадь и уезжал на целый день. Куда, зачем? Ахмади будто бы втихомолку послал вслед за ним сына своего Магафура. Самигулла якобы сказал, что едет к Кызылташу, где выгоняют дёготь, а сам свернул в сторону, в лес, захрюкал там по-медвежьи; Магафур с перепугу повернул обратно. Ахмади, прикинувшись, что ему нужно точило, всё во дворе и в доме Самигуллы обсмотрел. Самигулла пытался отвести подозрения, чаем его поил, но дом-то весь пропах варёным мясом. А в летней кухне у него полным-полно костей. Буланого он будто бы зарезал у Кызылташа, там со сватами своими стариком Адгамом и Вагапом мясо поделил и себе каждый день понемногу привозит…

Такие вот толки шли по аулу. Самигулла отправился с недоброй вестью в горы к дегтярям.

— Слышь-ка, сват, нас хотят в воровстве обвинить, — с горечью сообщил он старику Адгаму.

— Кто хочет? Что на нас валят? — равнодушно спросил тот. Сообщение Самигуллы ничуть его не тронуло.

— Сосед мой Ахмади, говорят, думает, что украли его буланого мы.

— Ну и пускай себе думает, — вмешался Вагап. — Думать ему не запретишь.

— Коли на нас имеет подозрение, пускай в суд подаст. Суд разберётся, — всё так же равнодушно заключил старик Адгам.

Но у Самигуллы в душе всё кипело.

— Я ему покажу «вора»! — пообещал он.

К вечеру, взяв несколько батманов дёгтя, Самигулла отправился домой. Ни о чём другом, кроме выдвинутого против него обвинения, он в пути думать не мог. «Я ещё притяну тебя к ответу за навет! — мысленно грозил он Ахмади. — Не я, а ты всю жизнь воруешь, чужим потом живёшь. Богатством своим чванишься. Знаем, откуда оно, твоё богатство! Обманом нажито…»

Чем дальше, тем сильней ярился Самигулла и в ауле направился прямо в дом старосты. Даже не отдав саляма, не справившись о здоровье, закричал:

— Напраслина! Навет! Мне Ахмади «конокрада» пристегнул! Давай зови сюда этого бузрятчика! Коль есть у него совесть, пускай в глаза мне скажет, а не наговаривает за спиной!

Староста Гариф, знавший аульные новости, прикинулся ничего не ведающим:

— Постой, постой, Самигулла-мырза! Что стряслось? Что за беда? С чего ты так разгорячился?

— Хе! Ахмадиева буланого якобы зарезал я! Разгорячишься, коль тебя облыжно вором назовут!