Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию - [52]

— Так нельзя, Матвей Григорьевич! Где вы всё берете? Это же должно стоить кучу денег!

— Вы ошибаетесь, Варенька! Это скромные дары поклонников моего пера, а также авансы жаждущих славы деятелей. Мир мельчает, я тоже. Раньше взятки брали борзыми щенками, я пал до творога и капусты…

— Ты это всерьёз?

— Ох, Михайла, Михайла… Я еще в сорок первом заметил, что с чувством юмора у тебя не шибко… Не беспокойся. Отец Василий среди прочих внушил мне заповедь «не укради». Это произошло ещё в детстве, когда я учился в гимназии, которую не закончил, поелику гимназии были ликвидированы. Ты можешь спать спокойно: я не украл. Взяточничество есть лишь разновидность кражи. Стало быть, отпадает и оно. К тому же, если уж брать взятки, я бы запросил больше. Надеюсь, что я стою дороже, чем портфель или даже мешок картошки… Я просто поступаю сообразно пословице: «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз». За морем, то есть в глубинке, где нет никакого транспорта — а его пока нет, — местным жителям некому продавать продукты своего труда, и они рады случаю отдать их по дешевке. Вот если бы они затратили рубль на перевоз, то на Владимирском или Бессарабке они за то же самое сняли бы с тебя штаны. Я за перевоз ничего не плачу, поскольку мою поездку оплачивает редакция и даже платит мне суточные, только, конечно, не за приобретение картошки, а за очередное сочинение на жгучую тему современности. Вот и всё.

— За подмогу спасибо, конечно, Матвей, — сказал Шевелев, выйдя его провожать. — Но ведь, много или мало, ты тратишь свои деньги…

— Слушай, спаситель! — резко обернулся к нему Устюгов. Всегда усмешливое лицо его стало жестким. — Если ты будешь разводить эту муть, я дам тебе в ухо. У него жена похожа на тень, а он корчит из себя гордого испанца… Меня блевать тянет от такого благородства. Прибереги свою гордость для действительной надобности и не сори жалкими словами. Я закоренелый холостяк, а счет в банке открывать не собираюсь. И может быть, ты когда-нибудь что-нибудь слыхал о таком явлении, как дружба? Так вот, оно состоит не только в том, что друг у друга отнимают время болтовней…

Постепенно устрашающая худоба исчезла, лицо Вари перестало напоминать личико девочки-старушки, еле заметными стали скорбные складки в углах губ. Но пережитое оставило не только внешние следы — у Вари обнаружилась сердечная недостаточность.

Между ними никогда не стояла ложь. Им просто нечего и незачем было что-то утаивать друг от друга. И вот теперь появилась непреодолимая стена лжи… Ещё там, на хуторе. Шевелев твёрдо решил рассказать Варе всё. Там и тогда не было выбора, и всё случилось, как случилось. Теперь выбор — лгать или сказать правду — зависел только от него. Варя всё поймет. Ну. а если нет… Что ж, поделом вору и мука. Во всяком случае, он будет честен…

Увидев Варю в Ташкенте, он понял, что сделать этого нельзя. Всё, что обрушилось на Варю, довело её до крайнего предела сил и выносливости. Рассказав о своих хуторских амурах, он попросту убил бы жену. Надо было думать о ней, а не о своих мучениях, спасать её, а не чистоту своей совести, которой уже всё равно чистой не быть. Вот так и оказалось, что и сейчас у него не было выбора, он не мог быть честен, не мог сказать правду, а должен всё утаить и лгать. Во всяком случае, пока… Оказалось, и потом тоже. Куда как благородно — заботливо выходить человека с больным сердцем, чтобы потом со своим деревенским романом влезть в это сердце и окончательно надорвать его…

Ну а если не притворяться и не врать хотя бы самому себе? Была и третья причина, заставлявшая его молчать. И может быть, она самая главная?.. А он уже начал врать. Что как не постыдное вранье — уничижительные словечки: «хуторские амуры», «деревенский роман»? Ведь на самом-то деле, где бы он ни был, он непрестанно со стыдом и мукой вспоминал и вспоминает Марийку, какой оставил её, — скорбно закусившую нижнюю губу и залитое слезами лицо…

Только уходя и уйдя совсем, он понял, как близка и дорога стала ему эта девчушка. Так что же — он разлюбил Варю и полюбил Марийку? Нет и нет! Он тогда сразу сказал Марийке, что любит свою жену и никогда не оставит её. Так было, так есть, так будет до последнего дыхания. Он и сейчас любит Варю не меньше, чем прежде. Когда схлынули беспамятная влюбленность и первые страсти, он открыл для себя душу Вари и полюбил её ещё больше. Тогда что же было с Марийкой? Случайное прелюбодейство, а потом привычный блуд? Или — долг платежом красен? Ты меня спасла, я тебя осчастливил?.. Шевелева начинало трясти от бешенства, когда он так думал о происшедшем. Нет и нет! Тысячу раз нет! Среди его знакомых были ходоки по дамской части — заводили любовные связи, а то и вторую семью. Обманутые жены или не знали об обмане, или знали и мирились — «чтобы сохранить семью». Шевелев брезгливо относился к таким историям. Это был просто блуд. А что же у него? А у него был какой-то кошмар, из которого невозможно выбраться, как из трясины…

От этого неотступного кошмара у Шевелева всё чаще начинало разламывать затылок, и однажды на работе, когда он нагнулся за упущенной резинкой, голова у него закружилась, и он упал. «Скорая помощь» установила гипертонический криз. После укола Шевелев пришел в себя, его отвезли домой. Несколько дней он лежал, послушно подставляя надлежащие места медсестре для уколов. Перепуганная Варя успокоилась, а он за время болезни пришел к твердому решению.