Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев - [130]

Подобно тому как очаг обозначал центр жизни на стоянке, присутствие мертвых могло влиять на процессы организации пространства на уровне ландшафта. Места, связанные со смертью, порой имеют особый социальный вес, о чем свидетельствует то, как шимпанзе, бонобо и даже слоны вновь и вновь приходят к ним или же, наоборот, обходят их стороной. Если неандертальцы проводили различия между местами и целыми ландшафтами посредством того, чем они предпочитали заниматься в их границах, то действия с мертвыми при этом лишь расширяли существующие модели поведения. Можно даже допустить, что их реакция на смерть в какой-то мере определялась условиями существования, в невероятном разнообразии которых им выпало жить. Чем была для них смерть в мире буковых лесов, а чем — в тундре, где бродят огромные стада северных оленей?

Из всего этого следует лишь один вывод. Если погребальные традиции простираются далеко за пределы нашего вида и даже присутствуют у наших последних общих с неандертальцами предков, то подобное можно утверждать и в отношении самого понятия гуманности. Никакой необходимости в формализованных духовных рамках не было; неандертальские «похороны», вероятно, варьировались от проявлений необузданной страсти и хаоса до методичного и четкого выполнения действий. Как угасание жизни близких рвет наши души, так и неандертальцами двигали не только страх, но и любовь. И именно эти чувства лежат в основе нашей неразрывной исторической связи: уничтожение и уподобление.

Глава 14. Братья из прошлого

Оставляя солнце за спиной, они уходят по тропинкам, что открывает перед ними земля. Знакомые вещи появляются в новых обличьях: неведомые листья на деревьях, животные с необычной шерстью. Даже камни под ногами выглядят по-другому. А еще они чуют Других. Их присутствие ощущается в мягкой грязи проторенного пути, в окутывающем растрескавшуюся скалу запахе горелого камня, в далеких столбах дыма, поднимающихся к низким облакам.

Дороги пересекаются, так будет всегда. Тела возбуждаются в танце под редеющими кронами осенних деревьев, на берегах стремительных рек, перед темными устьями пещер. Иногда сердце сжимает страх, к лицу приливает кровь. В другой раз они протягивают руки, проводят пальцами по волосам, коже и губам. Передают друг другу особенные, дорогие сердцу вещи: лучший камень, сочный кусок. А под стихающие у костра голоса делятся и другим. Растут животы, и под звездным небом появляются маленькие личики, открываются бездонные, ясные глаза, глядя на мир так, будто просто вернулись в него. Они вдыхают приправленный запахом костра воздух и разжимают крошечные кулачки, когда течет золотое молоко. От стариков остаются лишь кости, а плоть пульсирует новой жизнью. Люди строят будущее, простирающееся далеко вперед, закручивающееся по спирали лет, веков, тысячелетий.

За последние 160 лет исследователи перелопатили гору костей и камней в стремлении добыть новые данные о неандертальцах. Двадцать лет назад, когда работа с древней ДНК из несбыточной мечты стала реальностью, ситуация неожиданно изменилась. Генетика способна пролить свет на многие загадки, которые не под силу решить археологии, поэтому возможность изучить ДНК неандертальцев стала чем-то вроде подъема на вершину в скалистом хребте, откуда взору внезапно открываются захватывающие дух перспективы. Каждый образец, привязанный ко времени и пространству, несет в себе уникальную информацию о происхождении и взаимосвязи индивидов и их племен. Приглядимся внимательнее: ДНК обнаружит биологию вне костей и даже покажет совершенно новые виды гоминин.

Развитие технологий, появление новых находок и теорий — все это происходило так стремительно, что даже у экспертов могло возникнуть ощущение переизбытка информации. Но, несмотря на белые халаты, костную пыль и пробирки, это история интимной связи: панорама далекого прошлого, открывшаяся благодаря ДНК, показывает мир древних общин, которые перемещались по земле, взаимодействовали и скрещивались друг с другом.

У неандертальцев была собственная история, пестрая ткань поколений, сплетенных генетическим кодом, распростертая на многие тысячи километров. Вполне естественно, что в 1997 г. первый биообразец был взят у индивида, которого некогда обнаружили в гроте Фельдхофер. На тот момент с высокой степенью надежности можно было извлечь только митохондриальную ДНК (мтДНК). Результат укрепил доминирующую в то время эволюционную теорию о том, что неандертальцы с самого начала оставались генетически изолированной в Европе популяцией.

Последующие исследования, казалось, подтверждали это, а поскольку мтДНК наследуется только по материнской линии, ученым удалось рассчитать точку схождения генетики различных индивидов. Это позволило выяснить приблизительное время, в которое жила «митохондриальная Ева» неандертальцев — своего рода прапрапрапрапра…бабушка[183]. К удивлению исследователей, по этим расчетам ее возраст оказался менее 130 000 лет, а ввиду того, что неандертальские находки датируются сотнями тысяч лет ранее, что-то явно было не так.

По мере анализа все большего количества костей выяснилось, что каждый образец способен кардинально изменить общую картину. Изначально мтДНК показала, что популяции неандертальцев были небольшими и однородными; индивиды возрастом приблизительно 40 000–50 000 лет из Испании, Германии и Хорватии имели большое генетическое сходство. Постепенно стали выявляться региональные различия. В некоторых случаях родство соответствовало географической близости: ДНК нескольких индивидов из Гойе были гораздо более схожи друг с другом, чем с ДНК любых других неандертальцев. С другой стороны, результаты изучения генетики второго индивида из Фельдхофера показали, что он ближе к линии Виндия из Хорватии, чем к первому неандертальцу из своей же пещеры.