Родной очаг - [65]

И пошел. Антошка сразу его узнала, подошла. И была уже это не та ребячливая Антошка, а Шамрай Антонина, полнотелая и цветущая, и глаза ее под широкими бровями шевелились, словно две синицы, опьяненные ярким днем.

— За кого же ты замуж выходишь? — спросил, а губы — ты гляди, мог ли такое ожидать от самого себя — возьми и дрогни.

— За кого ж еще — за своего мужа! — ответила весело.

— Уже и за своего?

— За своего, потому что он первый раз женится.

— Ох и повезло ж тебе, — пошутил.

— Повезло, — ответила. — А ты что — в науку пошел? — И лукаво так: — А жениться не собираешься?

— Не собираюсь.

— Это почему же?

— Тебя ведь уже забрали.

Она засмеялась — хорошо, счастливо.

— Теперь столько девчат развелось!

— Развелось, но что же делать, если ловкости нет у меня.

Шутил, и все-таки давило что-то в груди, будто туда мелкого песка насыпали, а потом еще и ладонями стали мять.

В хату к молодой не пошел, хотя его и приглашали. Но тут кто-то из хлопцев дал выпить, и он выпил немного. Потом танцевал, смеялся, шутил. Его расспрашивали об учебе, о городе, и Иван рассказывал много и охотно. Хорошо ему было в родном Збараже, где все знакомые, где каждый, кажется, комок земли знаешь, да и небо словно не такое, как надо всем другим миром. Хоть и менялся Збараж, становился лучше, богаче, но для него оставался тем же самым селом, где он родился и где впервые глотнул воздух.

Вернулся домой поздно, тихонько улегся спать. Но не спалось. Ярко стояла в памяти свадьба, сама Антошка, и люди являлись его взору — будто бы те же самые, какими знал их прежде, и словно бы новые, крепче и здоровее.

А на следующий день — пора ехать. Ганка собрала ему что нужно, ему бы и идти уже, а им всем провожать, только мнется чего-то Иван, будто душу его тревожит что-то невысказанное.

— Чего тебе? — спросила сама Ганка.

— Мама, — решился наконец. — Отдайте мне ту карточку, на которой батько.

— Но ведь она у нас одна… Ну да еще та, где мы с ним вдвоем.

— Отдайте, — Иван ей хмуро-умоляюще.

Открыла сундук, достала с самого донышка, из-под одежды и свитков полотна. Батько на карточке был строгий, остро глядящий перед собой. Иван спрятал снимок в свою корзинку, обернув сорочкой.

Провожали за село. Тут хотели попрощаться, а потом… а потом провожали его дальше, до холмов синих…

РАССКАЗЫ

ПРЯЛКА

В то лето я носился с одной идеей, как дурень с писаной торбой. Эта идея сводилась вот к чему. Отремонтировать свою киевскую квартиру, поставить в кабинете между письменным столом и книжным шкафом сельскую старинную вещь. Какую именно?..

У многих моих городских знакомых увлечение — это или рыболовство, или охота, или коллекционирование. Скажем, один из них собирал монеты и, демонстрируя гостям находки, мог часами рассказывать про куны, динары, византийские золотые солиды, сребреники Владимира I, серебро Ярослава, новгородские деньги, псковские деньги, копейки Ивана Грозного, серебряные монеты Золотой Орды, про ефимки царя Алексея Михайловича и так далее, — тема для разговоров всегда неисчерпаемая, тут каждый из собеседников подбросит посильную лепту… Другой знакомый издавна увлекается гуцульским народным искусством, часто ездит в Карпаты, и в его квартире что только не предстанет перед вашими глазами. Изготовленные из явора плоской резьбы бутылки, сахарницы, деревянные седла, пороховницы, половники, топорики, — и все эти вещи инкрустированы белым или черным рогом, охвачены обручем деревянным или металлическим, украшены всякими там оконцами, зубцами, кривульками, крючочками, крестиками, завитушками, подковками, колосками. А еще у него бочоночки, подсвечники, сундучки, тарелки, горшочки, раквы (посуда для сыра), сардаки[12], передники, лежники, кептари, сорочки!.. А третий знакомый увлекся сбором предметов материальной культуры из древних славянских поселений в бассейне реки Роси и ее притока Роськи, навозил в свое киевское жилье… но бог с ним, со всем этим добром, пусть хозяин морочит себе голову и наслаждается реликвиями, которые сохранились, не утонув в океане времени!

А в то лето, будучи в Терновке, решил я найти старинную вещь, пусть и экзотическую для нынешнего времени, но все же такую, которая возвращала бы меня памятью в познанную и пережитую мною жизнь — в военное или по-военное детство.

Наконец эта идея привела меня к тетке Тодоське. Она сидела во дворе, накрыв ноги широкой юбкой, и резала яблоки: кружочки яблок, словно осиновые листочки, светились на двух разостланных ряднах, и в воздухе носился привядший винный запах.

— Славно уродило нынешним летом, даже ветки ломаются, земля под деревьями устлана яблоками. Было бы здоровье, так повезла бы в район на базар, но кто будет покупать, когда такой урожай? Больше покупают, когда недород. Поздние сорта наквашу, в погреб меж картошкой наложу, на чердак в солому высыплю. А эти вот режу, пусть солнце высушит, из сушки зимой взвар буду варить, кисель. Да и в посылку упакуем, пошлем почтой кому-нибудь из детей, сушка не боится дороги.

Голос ее струнно-медово лился, будто в горле играли пчелы, творя какую-то удивительную музыку: бархатную, что ли.

Ранним яблоком прежде больше дорожили, чем теперь. Раньше, бывало, дети начисто в колхозном саду все обнесут, ветки переломают, и сторож не устережет. А теперь нападают на землю — и никто не собирает, и дети не набрасываются, хотя сторож уже и не стережет. Знаю, что не голодные, а жаль, ведь яблоко пропадает…