Родной голос - [3]

Глухой, стылой ночью пил охотник чай, запаренный смородинником, иногда с мороженой ягодой — брусникой либо с клюквой. Деревянный ушатик ведра на два, стоявший в углу избушки, заметно пустел — все и наслаждение охотника, вся радость — побаловаться чайком. Коротко перекрестившись трудно складывающимися пальцами-перстами, падал на нары охотник и тут же проваливался в глубокий, медвежий сон, желая, чтоб нагревшаяся каменка подольше держала тепло и в избушке, кисло пахнувшей от коры и угарной от копоти, не так скоро выстыло бы…

Были избушки с хитро сделанными ходами — подкопами под бревна, и надо было в них не влазить, а подлазить, легши на бок. В нашей местности бывалые охотники живали и в пещерах, дрогли длиннущую ночь под наскоро сделанным хвойным козырьком, если не успевали засветло вернуться к избушке.

Слава Богу, что большинство из тех граждан, кто носил и носит дорогие меха, никогда не живал в тайге, не видел красивую и ловкую зверушку, не добивал ее таяком раненую или в капкане, не изведал таежных тягостей и напастей, иначе он, городской сентиментальный житель, откажется носить меха, и рухнет золотое промысловое дело, от веку кормившее и продолжающее кормить сибирских таежников.

Наша просторная избушка на Виви рублена из ошкуренного леса, со струганым полом, артельным столом, крыта толем. В избушке печь из толстого железа, в прирубленной к избушке баньке даже и каменка по-современному излажена, полок, тазы, ведра и провода, электрические лампочки. Зимой можно запустить электродвижок. На полках, прибитых к стене, — аптечка, старые журналы, рыбацкие принадлежности. Живи, охотник, мойся, отдыхай.

…Вертолет всему голова. Он и помощник великий, он и покоритель таежных пространств. Все, что нужно и даже не очень нужно, доставит машина в любой уголок тайги.

Ныне охотнику и патроны заряжать не надо — готовые продают, да и основное орудие ловли соболя нынче — капкан. Побольше их завози, охотник, и расставляй потолковей — озолотеешь. На своем «путике», значит, на охотничьем участке, охотник рубит иногда по две-три избушки — чтоб не возвращаться после изнурительной охоты «домой», к основному стану.

Прежде что спасало и кормило охотника? Обилие зверя. Ему хватало и короткого дня и малого крута, чтоб настреляться досыта — в родной моей местности охотник в двадцатые-тридцатые годы добывал за день с хорошей собакой по 40–50 белок. Случалось, и соболишку попутно прихватывал. Потом пошли капканы. Но сколько в охотничьей суме мог унести капканов охотник? Да и дороги, недоступны деревенскому жителю были те жестокие железы, поэтому ладили они древние, дедовские, хитрые ловушки на зверя и птицу: слопцы, наваги, пасти, ямы, петли, и опять труд, труд лопатой, топором: надо было все это мастерить, копать и откапывать, погода-непогода, надо идти, ловушки настораживать и каждодневно проверять — не съели ли добычу мыши, кукши, вороны, вольные блудливые звери вроде росомахи, волка, лисы.

Жизнь охотника и поныне хотя и благоустроена, да все так же трудна и опасна. Саша успел рассказать, как «обгорел» в устье этой речки с красивым названием. Ночью отчего-то загорелась избушка, выскочил в чем спал и пять суток сидел возле головешек, медленно умирая от холода и голода. Когда доставили его в больницу, в нем, крупном, жилистом мужике, как в выходце из немецкого концлагеря, было тридцать пять килограммов. И в реку он проваливался, и деревом его придавливало; случалось, и болезнь валила, зверь нападал. Все случалось, все бывало, но без тайги жить он не может. Тайга — его отрава, его неволя и свобода, его жизнь и мука, его труд и отдых. Он рассказывает о тайге и бывших с ним событиях и приключениях в ней непринужденно, без красованья и озорства. Работа и промысел в тайге — дело нешуточное, но дело любимое, душе и телу необходимое.

Ну вот мы и на рыбалке!

Рыба в Виви велась. Против наших индустрией задушенных рек была она здесь даже изобильной, но брала не на «хапок», осторожно брала, на выбор, охотней утром и под вечер.

В избушке, в добычливом месте постоял отряд геологической экспедиции. Оставив кое-какую аппаратуру, синюшные пятна нефти на воде и на берегу, забрав лодку, экспедиция ушла вверх по течению, порядочно «настегав» речку Виви, выловив рыбу покрупней. Снабжаются ныне геологи, как и все жители Севера, очень плохо, и без дополнительного продукта им хоть пропадай. Вот и ловят они рыбу повсюду, добывают зверя всеми дозволенными, но чаще недозволенными средствами. Надо когда-то и работать: полевой сезон здесь короток.

Мой внучек, забредши с удочкой в струю поверх переката, быстренько выдернул на мушку десятка полтора вертких, сытых харюзков и потерял к рыбалке всякий интерес. Слонялся по берегу, искал развлечений или валялся на нарах в избушке. Вот вам и наглядное расхождение в поколениях. Его дедушка, поймавши в Енисее пищуженца на пятом году жизни, готов был и кончить жизнь на берегу. В дырявых обутчонках, когда и вовсе босиком, сразу после ледохода, обжигаясь подошвами об ледяную стынь, бывало, и между нагроможденных льдин сидел возле закинутой удочки или животника и ждал удачи. Бывало, бабушка найдет меня, поджавшего ноги под зад, чтоб теплее было, посиневшего, дрожащего, с примерзшей к нижней губе белой соплей, и запричитает: «Да тошно мне, тошнехонько! Погибат, околеват на берегу и погинет, околеет, видно. Озевали ребенка, изурочили…» — и силой меня домой тянет, продолжая высказываться в том духе, что пропащий я человек, что ничего путного, то есть настоящего хозяина из меня не получится, буду я вечным пролетарьей и бродягой скитаться по свету с удочкой и ружьем, добывая ненадежное пропитание.