Родник пробивает камни - [24]

— У тебя же сегодня спектакль.

Брылев со вздохом посмотрел на запястье левой руки и, не обнаружив часов, горестно закрыл глаза.

— Какой только безумец придумал эти ломбарды?!

Во взгляде Капитолины Алексеевны вспыхнула материнская жалость. Она невесело смотрела на Брылева, словно размышляя, дать ему рюмку водки или как следует отругать, пристыдить.

— Корнеюшка, сейчас уже второй час, а у тебя в семь начало спектакля.

Брылев втянул голову в плечи и, зябко потирая ладони, почти шепотом проговорил:

— Старый лакей Терешка выходит на сцену в девять часов.

Капитолина Алексеевна аккуратно свернула белую полотняную рубашку и положила ее в стопку белья.

— Да, ты прав, Корнеюшка. За это время можно успеть пройти полный сеанс медицинской помощи в вытрезвителе.

Брылев подошел к Капитолине Алексеевне и, следя за выражением ее лица, осторожно положил свою руку на ее плечо. В голосе его звучала почти мольба:

— Ты всегда была гениальной женщиной, Капитолина. Недаром тебя в юности прозвали Психеей. А посему, дружочек, поищи-ка на кухне, поскреби по сусекам, может, где-нибудь там стоит.

Спиной почувствовав на себе взгляд, Капитолина Алексеевна невольно повернулась. За распахнутыми створками дверей, ведущих из столовой в коридор, стояла Стеша. Так, чтобы ее не заметил Брылев, она попятилась к стенке коридора и таинственно поманила к себе рукой Капитолину Алексеевну и при этом кивала головой, будто хотела сказать: «Скорее, а то раздумаю и уж никогда не скажу…»

Капитолина Алексеевна знала, что из пустяков Стеша тайны не делает, а поэтому вытащила из розетки вилку и следом за Стешей прошла в кухню.

Стеша положила на подоконник вязанье, тихо прикрыла дверь и осмотрелась по сторонам так, словно ее распирала великая тайна: и поделиться может не с каждым, и не поделиться нельзя — тревоге нужно выплеснуться из души.

— Что, Стешенька?

Стеша поправила на голове белый платок в мелкий горошек, поднесла к губам указательный палец и, стараясь придать разговору еще бо́льшую таинственность и важность, сипло проговорила:

— Быть к рождеству свадьбе, не иначе…

— Что-что? — чуть не поперхнулась вопросом Капитолина Алексеевна.

— Меня сны никогда не обманывают, а те, что приходят под четверг, всегда сбываются.

— Ты о какой свадьбе, Стешенька?

— Одна она у нас в невестах-то ходит. Да и он всем взял. Сокол ясный, а не жених. Гляжу я на них — и душа моя заходится от радости. Все при них. А с лица оба — смотришь не насмотришься. Он как царевич Еруслан, она — как Лимезида.

— Не Лимезида, Стешенька, а Немезида, есть такая богиня в древнегреческой мифологии, — поправила ее Капитолина Алексеевна.

— Ну, так я и говорю — Лимезида… А то, что в греческой стране живет, — это я первый раз от тебя слышу. Теперь буду знать. А то, что богиня, так тут ни убавить, ни прибавить, как есть богиня. И душой, как родник янтарный, чиста, и лицом — хоть в рамку вставляй. Да и он ей под стать… Не избалованный, и умом бог не обидел.

— Стешенька, ты это о Светлане и о Володе? — растерявшись от неожиданности, спросила Капитолина Алексеевна.

— Больше-то не о ком душе болеть, года уже ее подходят, не она первая и не она последняя, суженого-ряженого ни конем не объедешь, ни птицей не облетишь. Судьба, матушка, судьба, значит, ее. — Стеша перевела дух и подвернула газовую конфорку, на которой бурно кипел чайник. — А уж после того, как приснилась она мне сегодня, так тут совсем стало все явственно, как на ладони.

— Стешенька, ты уж лучше расскажи, что во сне-то тебе приснилось, не томи. — Любопытство Капитолины Алексеевны было неподдельным, она и сама иногда не прочь связать свои сны с событиями в жизни.

— Листья… Летят кругом желтые дубовые листья… — Стеша завела глаза под лоб и принялась кружить перед собой руками, словно отгоняя назойливых мух. — Как золотой вихорь вокруг меня, эдак кружатся, кружатся… И вдруг как будто кто-то поднес спичку — листья вспыхнули и начали гореть ярким пламенем. Костер поднялся аж до самого неба. И в этом огне вдруг вижу… Как увидала, так и уплахнулась… Чуть сердце мое не разорвалось. Наша Светлана кругом в огне… Коса у нее распущена, на ней до самых пяточек белое венчальное платье, а в руках — свеча. И тоже горит. А чей-то голос шепчет мне на ухо: «Это она сама подожгла вихорь… Вот и горит…» Гляжу я на нее — лицом ни дать ни взять образ нерукотворной; в большом соборе в городе Рязани в иконостасе перед алтарем стоит, рядом с Заступницей. «Стешенька, Стешенька, — кричит она мне, — спаси меня, горю я…» Сердце у меня еще больше зашлось. Перекрестилась я и кидаюсь прямо в огонь, к ней, чтобы вытащить. А сама думаю: «Если не вытащу — сгорю вместе с ней». Я хочу к ней, а меня все ветром, ветром откидывает от пожара, да так, матушка, отбрасывает, что даже с ног валюсь. Встану, чтоб снова в огонь кинуться, а меня ветром опять назад отшибает… А ноги как ватные, и руки не владеют, будто совсем и не мои. Хочу поднять их — не слушаются, хочу закричать, позвать людей, — а голоса нет совсем. Губами шевелю, потихонечку сиплю, а звука никакого. И кругом ни души. А она, бедняжка, кругом в огне. И все зовет меня и молит, чтоб я ее спасла.