Родник пробивает камни - [13]

Всего один раз Стеша провинилась перед Дмитрием Петровичем, но и эта вина ее была бескорыстной, а позже стала просто-напросто веселым семейным воспоминанием. Дмитрию Петровичу его давнишний фронтовой друг по дороге в Сочи привез в подарок из Улан-Удэ, где он жил и работал, дюжину добротных байкальских омулей особого засола, с запашком… Это было недели за две до Нового года. Зная цену этой редкостной рыбе, которую в Москве не купишь ни за какие деньги, Дмитрий Петрович сам как следует плотно завернул омулей в Пергаментную бумагу и положил пакет в нижний отсек холодильника. На всякий случай, чтобы запах омулей не дразнил и не смущал никого, замаскировал пакет банками с зеленым горошком и томатным соусом. Пользуясь тем, что на кухне были Елена Алексеевна, Стеша и Светлана, строго-настрого наказал: до Нового года омулей не трогать, будут гости. Стеша в это время, и без того плохо слышавшая, колотила на деревянной доске кусок мяса для жаркого. Наказ Дмитрия Петровича она не расслышала.

А за два дня до Нового года Дмитрий Петрович поздно вечером, когда Елена Алексеевна и Светлана уже спали, случайно заглянул на кухню, где Стеша иногда до полночи засиживалась над письмами в деревню, и увидел… То, что он увидел, в первую минуту заставило его замереть на месте. Даже захватило дух. Поводя носом, он стал принюхиваться к специфическому омулевому запашку.

— Стеша, что ты ешь?.. — робея от догадки, спросил Дмитрий Петрович.

Стеша преспокойно вытерла фартуком маслянистые губы и благодушно ответила:

— А селедку. Никто не хочет ее есть, так я ем. Мне она пондравилась, одно объедение. Вчера я Кузьминичну угощала, уж так хвалила, так хвалила… Говорила, что отродясь не едала такой скусной.

Кузьминична — это была старушка няня из соседней квартиры.

— Стеша, ведь это же омуль, а не селедка! — жалобно сказал Дмитрий Петрович.

— Ну, так что омуль?.. Омуль, а скусный, а вы никто не едите…

Дмитрий Петрович горько вздохнул, полез в холодильник и, обнаружив в пергаментной бумаге два самых маленьких омулька, подошел к Стеше и громко попросил:

— Стеша, прошу вас, эти две рыбки, пожалуйста, оставьте. Ее мне в подарок привез однополчанин, Николай Иванович. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Стеша и протянула руку к остаткам недоеденного омуля.

Постоянно занятая хозяйством, Стеша никогда не имела привычки особо приглядываться к гостям и прислушиваться к их разговорам. Однако с Петром Егоровичем поговорить любила. Особенно про родную деревню, куда в молодости он вместе с отцом наезжал почти каждое лето, подгадывая все к пасхе. Вспоминали стариков, многие из которых уже приказали долго жить, ветряную мельницу, что стояла на бугре за кладбищем, где был похоронен отец Стеши. Петр Егорович помнил его хорошо. Рассказывал: бывало, высыплет почти вся деревня на выгон в воскресенье, ребятишки и девки гоняют в лапту, парни с мужиками режутся в орлянку, а Диомид Сыромятников, играючи силушкой неуемной, радуя взоры дружков-товарищей и нагоняя страх на злыдней и завистников, «крестится» двухпудовиком.

Неутомимость и ненасытность в работе, как замечал Петр Егорович, у Стеши — от отца. Сидеть без дела, сложа руки, для нее было сущим наказанием.

Вот и сегодня, занятая с самого утра на кухне, зная, что будут гости, она ни разу за день не присела.

Чужих на проводы не звали. Должны прийти только свои: Петр Егорович, Капитолина Алексеевна и ее муж, генерал-майор авиации Николай Васильевич Лисагоров. Не раз пыталась Стеша сосчитать по рядам наградных планок на генеральском кителе, сколько у Николая Васильевича орденов и медалей, и все путалась.

Первым явился Петр Егорович. Он пришел на полчаса раньше всех. До прихода генерала и Капитолины Алексеевны, которую он тайком недолюбливал за ее взбалмошность, ему хотелось кое о чем переговорить с сыном. Его звонок в дверь Дмитрий Петрович отличал от других звонков: один длинный и один короткий, как точка. Этот условный сигнал родился давно, когда Петр Егорович был еще молодым и ему, рабочему завода Михельсона, по заданию партийной ячейки приходилось ночью носить оружие в квартиру слесаря Гриши Матвеева, который жил в Щипковском переулке, в доме чиновника Временного правительства. В то время условным знаком подпольной группы красногвардейцев, готовящихся к вооруженному выступлению, был один длинный и один короткий, как точка, звонок.

Отец и сын обнялись молча, даже с каким-то жестковатым выражением лиц. Но за этой видимой холодной жестковатостью каждый пытался скрыть огромную нежность. Сын гордился отцом. Отец гордился сыном. Петр Егорович знал, на какое ответственное задание правительство посылает Дмитрия. И ведь выбор-то пал не на кого-нибудь, а на Каретникова, на его сына. А в многотысячном коллективе завода высококвалифицированных мастеров не одна сотня. И другое, кроме гордости, беспокоило Петра Егоровича: старый он стал, и сердечко уже не так, как даже десять лет назад, гонит кровь по жилам. Ровесники с каждым годом все уходят и уходят из жизни, а сын уезжал на два года. Два года — не два дня, и семьдесят семь — это уже солнце на закате.