Родная земля - [12]

— Поспешное решение — не всегда самое верное, — пропел он. — Дорога длинная, груз тяжелый. Легче всего сбросить его и идти налегке. Но что ждет нас в конце пути? Подумайте, люди. Велик аллах! Стоит ему сказать: — «Будь!» — и зацветет земля, ярко светит солнце на голубом небе. Но если скажет он: — «Сгинь!» — и все исчезнет. Не испытывайте его терпения, не навлеките гнева божьего на свою грешную голову! Нынешнюю власть терпит всемогущий аллах, испытывая нас. Будьте твердыми, не поддавайтесь искушениям, на которые щедр шайтан. Загляни в свою душу, Чакан, — не посеял ли он в ней свои черные семена?

Все со страхом посмотрели на Чакана. Тот поспешно сотворил молитву.

Кто-то сказал раздраженно:

— Ай, Чакан-Косе болтал, сам не зная чего. Молодежь какая была, такая и осталась. Старики скажут — все сделает.

Оразсахат поднял руку.

— Тише. Дело ясное. Как сказал Атанияз-бай, так тому и быть. Чабаны нас не ослушаются. Бог даст здоровья, сами поедем в пески, с каждым поговорим, убедим. Они не враги себе, по пути шайтана не пойдут.

Собравшиеся согласно кивали.

Уже перед рассветом, провожая гостей, Атанияз сказал загадочно, с намеком:

— Время, как ветер, — меняется. Надо думать о завтрашнем дне, готовиться к нему.

Слова эти понял всяк по-своему.

Глава пятая Лицом и лицу

После того тайного ночного разговора Атанияз несколько успокоился, — надеялся, что перепись пройдет благополучно, что и на этот раз минует его беда. Но нет-нет, да и защемит сердце в предчувствии недоброго. «Э, чего там — успокаивал он себя, — когда виноград ешь, косточки выплевывать надо».

Предчувствие не обмануло его.

Однажды пришел из сельсовета посыльный, сказал, что вызывают Атанияз-бая к начальству.

Похолодело внутри. Вот оно. Теперь за все спросят, ничего не простят. Знал, что не идти нельзя, а все медлил, сидел в одиночестве у себя в кибитке — с серым лицом, взвинченный до предела — думал, гадал.

Конечно, речь пойдет о чабанах — почему не явились. Но что знают в сельсовете? И одними ли разговорами кончится дело? А что, если арестуют? Тогда — прощай хозяйство, скот. Все пойдет прахом.

Он кряхтел совсем по-стариковски, что-то кололо внутри, ныла голова, поламывало суставы. Ох, не к добру все это, не к добру…

Перед уходом, уже надев добротный хивинский халат, перепоясав его новым платком, Атанияз позвал сыновей, хмуро сказал, чтоб крепко держались друг за друга, если что, берегли хозяйство, нажитое за долгие годы, не пустили на ветер отцовское добро.

Помолившись, не спеша пошел в контору. Хоть и старался держаться степенно, но чувствовал, что сутулится больше обычного, шаркает ногами по пыльной тропинке. И от того, что он боялся людей, к которым шел теперь, — с новой силой закипала в нем злоба и ненависть к ним. Ему бы следовало идти через поселок с гордо поднятой головой, чтобы все видели — Атанияз-бай никого не боится, он по-прежнему силен. Но против воли его тянуло под сень тутовника — подальше от любопытных глаз. Знал бай, что разговоров и пересудов не оберешься. Видно, что-то сломалось в его душе, какая-то пружинка, на которой держалась всегда взбодренная байская гордость.

В конторе была вся аульная верхушка — Батыр, председатель колхоза Бердыли, комсомольский секретарь Нурли. У окна курил Юрин.

Атанияз, здороваясь, подал каждому руку, спросил о здоровье, о житье-бытье.

Батыр указал ему на табурет возле стола, но Атанияз, поклонившись, сел на полу у двери, взглянул на собравшихся с напускным добродушием — эдакий простачок, готовый выполнить любое приказание. Утерянная было уверенность вновь вернулась к нему.

Батыр встал, вышел на середину комнаты и сказал почти спокойно:

— Как здоровье, бай-ага, как семья, как хозяйство?

Атанияз отозвался, погладив бороду:

— Слава аллаху, все хорошо.

Недобрая усмешка мелькнула под усами Батыра.

— «Хорошо»… Знаешь, зачем мы позвали тебя?

Атанияз смотрел на него снизу вверх. Это было неприятно, но встать он не решился.

— Скажите, послушаем.

Батыр, не сводя колючего взгляда с одутловатого байского лица, спросил негромко:

— А не слышал разве: кто-то поперек дороги у нас встал, против мероприятий Советской власти пошел?

Это новое слово — мероприятия — он проговорил смачно, подчеркивая его значимость.

Атанияз заморгал часто-часто, посмотрел на сидящих за столом, словно просил защиты.

— Не понимаю, что ты такое говоришь…

Батыр шагнул к нему. Немытые половицы скрипнули под его сапогами.

— Не понимаешь? А кто подговаривал чабанов не являться на вызов сельсовета? Люди на тебя показывают.

— Наговор! — взмахнул ладонями Атанияз. — Злые языки наболтали, не верьте! Да разве мы…

У Батыра стало дергаться веко правого глаза. Он резко повернулся, задел табуретку — она упала, загремев в наступившей тишине.

Атанияз стал медленно, опираясь спиной о стену, вытирая халатом остатки осыпавшейся извести, подниматься. Он всеми силами старался сохранить хотя бы внешнее спокойствие, с достоинством ответить этому мальчишке, голодранцу Батыру. Но страх и злоба мешали совладать с собой.

— Да что же это? — бормотал он, переводя взгляд с Батыра на тех, кто все еще молча сидел за столом, и на Юрина, темным силуэтом застывшего в проеме окна. — Наговорили на невинного человека… клеветники… враги мои, кому смирение мое не по душе. Бердыли, Нурли, вы мне в сыновья годитесь. Не верьте! Я же всегда с радостью… Только раз скажут — все сделаю. Вот излишек земли — отдал, слова не сказал, не то, что другие… Школу открыли — первый детей послал. Говорят, взрослых будут учить уму-разуму — тоже пойду… Как народ…