Родная окраина - [32]

— Теть Кать, ну зачем вы все это? — обиженно сказал Гурин.

— Ничего, ничего. Это ж все свое. Такого давно, наверное, не ели?

Гурин не успел ответить, в сенях кто-то зашаркал, вытирая ноги, и еще за дверью послышалось:

— Можно, Кузьмич? — В комнату вошел Неботов. На обветренном морщинистом лице его резко выделялись белые зубы. В глубоких темных впадинах сверкали веселые глаза. — С приездом! — Он протянул Гурину двупалую руку и тут же стал разгружать вместительные карманы брезентового плаща. Из одного достал стеклянную банку мясных консервов, из другого — завернутый в газету четырехдольный кирпич сала. Из-за пазухи извлек поллитровку, осторожно отнес ее в горницу, поставил в центр стола. Снял плащ и, скомкав, бросил на пол у двери. Гурин кинулся было повесить его, но Неботов не дал: — Да то одежа такая… — махнул он на плащ и повел Гурина в горницу. — Ну, садись, рассказывай: какими путями, так бы сказать, и надолго?

Гурину не хотелось ничего рассказывать, он с трудом подавлял в себе неприятное чувство от вторгшихся в дом людей. Но когда выпили, подобрел, размягчился, и люди эти стали казаться хорошими, родными. Расчувствовался даже, в воспоминания ударился.

— Дядя Федя, почему вы так быстро постарели? Я ведь помню, как вы ухаживали за самой красивой девушкой на нашей улице — за тетей Катей.

Неботова зарделась, замахала руками:

— То ж когда было!

— И ставню помню… — продолжал Гурин.

— Да вы ешьте, ешьте, — угощала Неботова ласково. — Мясо вот. Это ж свои консервы. Бычка осенью зарезали…

— Как, сами мясные консервы делаете? — удивился Гурин.

— Навучились! — сказала она, довольная.

«Навучились», — повторил Гурин мысленно. — Неужели она так говорила и тогда, когда была молодой и красивой?»

Неботов налил в стопки, поднял свою:

— Ну, с приездом!

— Уже ж пили за приезд, — укоризненно сказала Неботова и толкнула мужа в плечо. — И опять?

— Ну а за что ж еще? — Неботов ласково посмотрел на жену.

— За гостя… Во, не знает.

— Да откуда ж знать? Мы люди, так бы сказать, простые. А Кузьмич — свой, не осудит. Верно, Кузьмич?

— Верно, дядя Федя. За ваше здоровье с тетей Катей. Хорошие вы люди, спасибо вам. — И, не дожидаясь ответа, Гурин выпил. Закусывая, спросил: — Как вы живете, дядя Федя?

— Хорошо живем, — сказал тот просто и, подумав, подтвердил: — Хорошо. Ото как разрешили скотинку держать — хорошо стало. То ж оно как было? Все с базара да с магазина. На все нужна копейка. А где наберешься? Пенсия — сам знаешь какая, — Неботов выбросил беспалую руку.

— Где это вам? На войне?

— Не. Это ж когда я работал на сортировочной горке башмачником, тогда и отхватило. — Он полюбовался рукой и спрятал ее под стол.

— На одной пенсии живете?

Неботов улыбнулся:

— Рази можно мою ораву пенсией прокормить? На заводе в охране работаю. А дома коровенка, поросенка каждый год режем. Хорошо живем. Как разрешили, сразу по-другому пошло. И на базаре — что сало, что мясо — все стало дешевле.

— Если б не хозяйство, дак кукарекали б, — вмешалась Неботова. — А сейчас хорошо, жалиться не приходится.

Неботов выслушал жену, кивнул согласно:

— Хорошо. Что правда — то правда.

— А корм как добываете? Корове ж корм нужен.

Понравился Неботову такой вопрос — понимает, что к чему, хоть и живет в городе. «Корм, верно, трудно добывать».

— Да ничего, как-то выкручиваемся. Ото ж ночью сторожую, а днем в совхозе работаю за корм. А сейчас у нас организовался, так бы сказать, лесхоз. За путями ж химкомбинат строится, ну а кругом лес должен быть. Для воздуху, так бы сказать. Бугор, поле — кругом лес будет. Люди в лесхозе берут участки — сажают лес. А за это им разрешается между деревцами посадить картошку, фасольку. Ну, кто что. И должен ухаживать за лесом на своем участке. Ну и я взял, — понизил он голос и доверительно пояснил: — Нужна земля, одним словом. На ней что ни вырастет — все, так бы сказать, в дело пойдет: трава или огородина какая. — Помолчал и заключил: — Сейчас хорошо: и со скотиной вольней, и с кормом полегчало. Хорошо.

Гурин смотрел на Неботовых, и ему почему-то жаль стало этих людей: заботы их казались никчемными, их житейское счастье заземленным, маленьким, совсем не таким, о каком мечтает он.

— Зимой тоже прирабатываю, — продолжал Неботов. — На керамзаводе лед заготовлял.

— Лед! Молчи уж… — усмехнулась Неботова. — Лед… — И пояснила Гурину: — Искупался в ставке. Дети теперь «спортсменом» его зовут, а Терешка, так тот — «моржом». Это есть вроде такие, что и зимой купаются в проруби.

Неботов слушал жену, мял подбородок, ухмыляясь, вспоминал подробности.

— Было дело… — сказал он. — Тебе рази Павловна не писала? Нет? Ну ты гляди, какая терпеливая! — Обернулся к жене: — Это ж она не хотела беспокоить. Раскрою секрет. — Неботов тронул Гурина за руку. — С ею ж несчастье тут приключилось.

— Какое? — насторожился Гурин.

— Слушай. Утром, значит, побег я на «керамик». Лед заготовлять. Жинка положила в сумку бутылку молока, шманделок сала — харчей, так бы сказать, на целый день. Побег. А лед решили рубить в этом верхнем ставочке. А какой там лед? Грязный, ну прямо комья грязи. Это ж безобразие: лед-то заготовляют для столовки. Я и говорю бригадиру: «А почему тут решили рубить, а не в Щербаковском ставке? Возить, правда, чуть подальше, но зато ж там лед чистенький, как стеклышко». — «А што его, в борщ класть? — отвечает бригадир. — Бочку с пивом обложить — и такой сойдет». Ну раз так — дело твое. Тут дак тут…