Родиной призванные - [67]

Макарьев взял чашку, выпил кофе. Это куда легче, чем ведро холодной воды. Он еще и сейчас ощущал резь в животе.

— Слушайте вы, фанатик! — резко заговорил Вернер. — Германия отныне великая держава. Австрия, Чехословакия, Польша, Франция, Люксембург, Бельгия, Голландия, Дания, Норвегия, Югославия — все это теперь наши земли. Мы установили свою власть над Северной Африкой. Промышленность и сельское хозяйство всей Европы работают на нас. Под нашей властью вся коренная Россия, Украина, Белоруссия. Наш рейх — невиданная в истории народов военная сила. Люди — это война. Ты понял? Война. За время существования человека было больше четырнадцати тысяч войн, а мирных лет немного — чуть более двухсот.

— Вы — позор рода человеческого, вы исчезнете! — прохрипел Макарьев. — Исчезнет и война вместе с вами.

Кипя от злости, фашист крикнул:

— Заткнись, фанатик, подлая тварь, Дон-Кихот.

Учитель тяжело поднялся со стула:

— Дон-Кихот был один, а нас много. И вы нас боитесь. — Макарьев слегка качнулся и крикнул в лицо Вернеру: — Боитесь, гады!

Вернер, казалось, на миг задохнулся от прилива злобы, побледнел, хотел ударить пленного, но остановился и только ткнул его кулаком в грудь.

Макарьева втащили в какой-то подвал, там его встретил Черный Глаз. Он спрятал блестящую ручку в карман и поднялся из-за стола:

— Ну так что, будешь говорить?

Учитель стиснул зубы и ни на что не отзывался. Временами в его измученном сердце появлялся страх: ведь он мог кого-то назвать, выдать.

— Итак, ты отрицаешь наличие подполья? Отрицаешь? Связи с подпольщиками Сещи, Жуковки? — Он зло сверкнул своим единственным живым глазом.

— Отрицаю. Категорически!

— Поворова Константина знаешь? Да или нет?

— Нет! Слыхал, что есть такой полицейский. Дайте мне воды, — глухо попросил Макарьев.

— Ты не в ресторане, — заорал Черный Глаз, — будешь говорить — дам напиться.

— Я о подполье не знаю, — со стоном выдохнул Макарьев.

Агент двинул железной кружкой в засохшие губы учителя с такой силой, что изо рта у того потекла кровь.

— Будешь говорить? Ты… — орал Черный Глаз. — Зачем только мы его эти дни кормим, — обратился он к вошедшему врачу.

— Миллер, не торопитесь, — сказал врач. — Учитель должен подумать. Мы предоставим ему такую возможность. — Гестаповец нажал на кнопку звонка.

Вошли два солдата, схватили учителя под руки и поволокли. Камера, куда его втолкнули, была тесной. Макарьев, скорчившись, прислонился к сырой стене. Грязь и вонь. Все сделано так, чтобы подавить, унизить человека. Через несколько минут арестованный почувствовал, как все тело коченеет от сырости и сквозняка, который густой струей тянул в дверные щели. Лицо учителя было измученным, усохшим, землисто-серым. Напрягши волю, он встал, походил, надеясь хотя бы немного согреться. Рядом оказалась девочка лет пятнадцати.

— Замерзли?.. Садитесь… Вот сюда, в уголок. Здесь теплее.

У девочки были рассечены губы и залит кровью правый глаз.

— Тебя очень били? — спросил учитель.

— Меня давно бьют…

— А за что?

— Бьют за что? Я молчу при допросах, пою песни, ругаюсь…

— Ты же совсем девочка… — Он погладил ее по голове. — Впрочем, в этом мире иногда один вечер может равняться годам, десятилетиям. Спасибо тебе, что умеешь хранить тайму. — Он поцеловал ее.

— Ничего они не добьются, — всхлипнула девочка. — Скорей сами подохнут… Я научилась их ненавидеть. Знаю, что меня убьют, не страшусь.

Девочка задремала, и Макарьев, сняв свой пиджак, накрыл исхудавшее ее тельце. Никто из заключенных не знал, откуда она и за что ее бросили в тюрьму. Утром за ней пришли. У порога она обернулась и крикнула:

— Умейте молчать… Ненавидеть врагов…

Эти слова прозвучали наказом.

…Два месяца пытали Макарьева. Состоялась еще одна очная ставка с Трегубовым.

— Не отказывайся, учитель, — гнусавил тот. — Ты ездил в Жуковку. Помнишь? Партизаны тебя посылали. Ты связался с директором Жуковской средней школы Ситягиным. Ты был одним из главных. Ты знаешь, кто шпионит в Сеще. Все знаешь… Скажи — и получишь свободу. Кто в Сеще остался?..

— Теперь ты признаешься? Подпишешь вот это?.. — Черный Глаз ткнул какую-то бумажку с орлом на уголке.

Макарьев молча отвернулся. Ему было тяжело и противно слышать, что фашист так чисто говорит по-русски.

— Франц! Мы напрасно тратим время. — Следователь нервно постучал кулаком по столу. — Посмотри на него. Сегодня он интеллигент, а завтра — лесной бандит…

— Разденьте его! — приказал Черный Глаз. — Будешь говорить?

Удар… Удар… Учитель выплюнул сгусток крови изо рта в желтую рожу гестаповца.

С него содрали брюки, накинули на голову мешок. Учитель предвидел многие пытки. Но это… Неописуемая боль влилась в него. Каждый мускул, каждая жилка в его теле рвалась, набухала огнем, страшный неземной озноб прожигал тело. При каждом новом прикосновении электропровода у него судорожно дергались руки и ноги. А сердце билось все тише и реже, тише и реже. И в глазах становилось все темнее и темнее. Макарьев понял: это смерть.

— Я не скажу! Ничего не скажу! Нет! Нет! — Ему казалось, что он кричит, но это был едва слышный хрип.

Когда его бросили в камеру, он еще мог слышать. Ночью товарищи по камере, среди которых был и Кузьма Гайдуков, отец комиссара, пытались облегчить страдания Макарьева, но все напрасно. Это была последняя ночь учителя.