Родина зовет - [48]

О Володе я слышал много хорошего от товарищей. Работая в ревире санитаром, он помогал больным. За это его выгнали из ревира и перевели в прачечную. Это был прямой и решительный в суждениях и оценках человек, с чутким, отзывчивым сердцем. Мне казалось, что он будет надежным товарищем в нашем рискованном предприятии.

Как- то я ему намекнул о задуманном плане, он очень живо заинтересовался им, и с той поры его не покидала мысль о побеге. Он познакомил меня со своим товарищем, ростовчанином Лешкой Доморощиным. Помню, что он был высокий, крепкий парень. Из его рассказов я узнал, что летом 41 года как курсант речного училища он плавал на буксирном пароходе «Ванда Василевская».

Когда началась война, он получил приказ вдвоем с товарищем провести баржи с горючим по Припяти и Днепру к Киеву. Как ни трудно было в условиях приближающегося фронта, но ребята довели суда до цели. Потом воинская часть, в которой оказался Лешка, была окружена, и он попал в плен. Из лагеря бежал, но был пойман и препровожден на Узедом. [139]

Разговаривая подолгу с ним, я убедился, что это - человек большой воли, решительный и смелый в действиях, верный и серьезный в дружбе.

Рядом со мною в штубе жил еще один русский паренек Иван, по прозвищу «Лошак». Он работал в слесарной мастерской по ремонту вагонеток. Я долго присматривался к нему и пришел к выводу, что на него можно положиться. Кроме того, он имел дело с инструментами, а это могло нам пригодиться. Иван помог и мне пристроиться в мастерскую.

Впоследствии к нам примкнуло еще несколько человек. Я помню Юрку из Луганска, простого и смелого парня, детдомовца, увезенного фашистами в Германию. Его, как и многих, заставляли работать на заводе, он убежал, за что и попал в концлагерь. Но и здесь он только и думал о побеге, строил различные немыслимые планы, заражал других ребят непримиримой ненавистью к гитлеровцам и их порядкам. Трудно ему жилось в лагере, потому что он не умел смиряться, смотрел на лагерное начальство прямо и дерзко.

Через несколько дней в нашей группе появился еще один товарищ. Звали его Антоном. Он был очень красивый, ладно сложенный парень, начитанный, умный, скромный. На Узедом он тоже попал после неудачного побега из гражданского лагеря, был сильно наказан, но не потерял уверенности в свои силы и был готов на выполнение любых поручений, как и другие товарищи: Гриша Украинец, Николай Хохол, Петя Кутергин, Володя Немченко, Николай Куро патов.

Наша группа включала двенадцать человек. Все молодые ребята, но в фашистском плену они уже показали себя настоящими патриотами, отважными и смелыми людьми.

Помня, как был раскрыт хорошо разработанный план двадцати двух советских заключенных в Натцвиллере, я призывал участников нашей группы к величайшей осторожности. Мы никогда не собирались все вместе, никого больше не посвящали в свой замысел, а между тем от разговоров стали переходить к делу. Прежде всего нам надо было раздобыть ключ, чтобы ночью отпереть барак. Иван Лошак в слесарной мастерской сделал ключ по образцу того, который носил с собой блоковый, и незаметно подогнал его к замку. [140]

Мы намеревались потихоньку выйти из барака, подойти к соседнему бараку, где жил Володя Соколов и другие товарищи, открыть ставню на окне в умывальной комнате и помочь остальным вылезти.

Наши поиски необходимых вещей и инструментов продолжались. Володя Соколов где-то стащил толстые резиновые перчатки. Кто-то раздобыл клещи, которые могли нам понадобиться при прорыве через проволоку. Конечно, лучше бы иметь ножницы, но… как-нибудь обойдемся. Все было тщательно спрятано в земляном бомбоубежище. Резиновые сапоги мы намеревались стащить у блокового в момент побега.

Но когда у нас, казалось, все было готово, меня неожиданно перевели в команду смертников, которую посылали после бомбежек выкапывать невзорвавшиеся бомбы. Во время работы конвоиры сидели в укрытиях, а мы рылись в земле, рискуя каждую минуту подорваться. Нередки были случаи, когда вся команда взлетала на воздух. Надо заметить, что, если бы не наше общее дело, я довольно равнодушно отнесся бы к новому назначению - ведь мы каждый день вставали с мыслью: «Уцелеем ли до вечера?» Теперь я был обязан думать не только о себе…

В один из тяжелых рабочих дней, когда сырой ветер с моря прохватывал нас насквозь, когда особенно свирепы были прозябшие с утра конвоиры, наша группа была вознаграждена за многие невзгоды лагерной жизни.

Роясь в развалинах, я наткнулся на ножницы - большие, крепкие, пригодные для разрезания проволоки. У меня дух занялся. Воровски оглядываясь, не видел ли кто, я присыпал их щебнем. Как пронести их в лагерь? Целый день я только и думал об этом. К концу работы, улучив момент, когда рядом не было ни капо, ни конвоиров, я привязал ножницы тряпочками к кальсонам, в том месте, где обычно не обыскивали. Так незаметно и пронес их в лагерь. Их мы тоже закопали в бомбоубежище.

Ну, теперь, действительно, все готово. Ночи стали длинные, темные. И вдруг новое осложнение: ночные бомбежки прекратились…

Над нами то и дело рокотали самолеты, идущие бомбить Щецин, Берлин и другие города. Над островом [141] они разворачивались, чтобы взять курс на материк, но Узедом не бомбили.