Родина слонов - [39]

Из него мог бы получиться неплохой животновод, а то и настоящий ученый.

Тем временем через Берингов пролив наладилась эмиграция в поисках лучшей жизни. Среди переселенцев оказалось семейство с разнополой парой мамонтов. На Аляске животных мигом сторговали за бесценок, опоили-таки снотворным и увезли в зоопарк, где они произвели фурор. История получила широкую известность, докатилась до Кремля, там вспомнили, что Россия – родина слонов, и как бы мы ни ругали прогнивший царизм, с мамонтами он хорошо придумал.

– Наше упущение, что мы до сих пор не использовали образ мамонта в революционной пропаганде, – заявил нарком просвещения Луначарский. – Надо превратить мамонта из бесправной скотины в символ освобожденного труда!

– Ты его хоть раз видел, этот символ? – спросил Ленин.

– Ну зато ты видел.

– Где?!

– В ссылке… Разве нет?

– Откуда на Абакане мамонты. Вот займемся ими со всей серьезностью – будут…

Вошел Сталин с какими-то бумагами.

– А ты видел мамонта? – спросил Луначарский.

– Видел, конечно. Владимир Ильич, вот черновик «Декрета о мамонтах».

– Так уж и декрета?

– Да шучу я. Самое обычное постановление.

– В ссылке видел? – не унимался нарком.

– Не было их в Туруханском крае. Вот займемся – будут.

Ленин на миг оторвался от «декрета», покосился на Сталина, но промолчал.

– Ну и как он… Вообще? Произвел впечатление?

– Что ж я, не понимаю? Мамонт животное полезное, – сказал Сталин и пошел на выход.

– Так где ты его видел? – спросил вдогонку нарком.

– В московском зоологическом саду, – бросил через плечо Сталин. – Вчера. Его там, оказывается, чуть не съели. Ничего, поможем…

Постановление о мамонтах было подписано, работа закипела. В Соединенные Штаты направили дипломатическую ноту: любой мамонт – национальное достояние России, у частного лица он может находиться только на условиях аренды, а у иностранного лица или даже целой державы, нам это все равно, – ни на каких условиях; короче, грузите нашу собственность на пароход и везите обратно.

Американский Госдепартамент сделал вид, что ноту не заметил, а несчастная пара недолго радовала посетителей зоопарка; через полгода бедолаги окочурились почти день в день от тоски и непривычного питания.

Побочным эффектом всей этой грустной истории стало то, что большевики задумали восстановить систему управления питомниками, вернуть ее в руки Академии наук, а самих мамонтов хотя бы пересчитать. Вспомнили энергичного Обручева, ничем себя не запятнавшего при загнивающем царизме, а скорее, наоборот, воевавшего с бюрократами и ретроградами. Хотели его назначить «главным по мамонтам», но ученый пропал без вести заодно со вверенным ему питомником. То ли он его украл, то ли чукчи его украли, а Обручева грохнули, то ли всех поубивали колчаковцы, а может, американцы, а может, и наши, которых потом завалили не наши. Про Чукотку было точно известно одно: полуостров такой есть, и мы пытаемся навести на нем хотя бы относительный порядок.

Надо сказать, история завоевания Чукотки большевиками могла бы превратиться в такую же столетнюю войну, как завоевание Чукотки загнивающим царизмом, если бы не сами чукчи. Жили они по большей части очень бедно, по уши в долгах у купцов, почти все неграмотные, дикари такие, хоть и крещеные. Но пытливый чукотский ум давно смекнул, что доктор и учитель – полезнейшие люди, и в целом просчитал взаимосвязь между образованием, наукой и процветанием. И на чисто бытовом уровне чукчи очень переимчивы; они за все хорошее, понимают и ценят комфорт, им нравится жить в домах, слушать патефон, пить чай из фарфора и ходить в теплый сортир. Им совсем не улыбалось быть дикарями, но сложившаяся на полуострове система, при которой разбогатеть честным трудом невозможно, не оставляла выхода. Когда большевики пообещали, что теперь все будет зашибись, чукчи поверили.

Ровно веком позже открытия на Чукотке мамонтов там была официально установлена власть Советов, и питомник, местонахождение которого оставалось по-прежнему неизвестно, оказался заочно национализирован в третий раз за последние шесть лет.

Питомник воспринял новость спокойно. Он уже сколько раз мог уйти на Аляску, стать частным предприятием и зажить припеваючи, но мужчины твердо знали свою задачу – обеспечить сохранность и приумножение национального достояния, – а там хоть ягель не расти. Осторожно, издали, через родственников и знакомых, они наблюдали, как красные русские взялись обустраивать Чукотку. Когда поняли, что эта власть пришла надолго и вроде не хочет плохого, а напротив, старается делать как надо, – стали думать, пора возвращаться к цивилизации или еще рано.

Многолетняя работа бок о бок с учеными сильно повлияла на обе семьи. Их ничуть не смущали, наоборот, радовали слухи о том, что русские открывают новые школы, начали вывозить женщин из стойбищ рожать в больницу и планируют отправлять детей оленеводов-кочевников в интернаты. Во многом русские подстрекали чукчей ломать старый жизненный уклад – а почему бы и нет? Только старики держатся за традиции, надеясь с их помощью контролировать молодых; молодые терпят ровно до того момента, когда терпелка кончится. И уходят строить новую жизнь.