Родина - [75]

Все члены совета опять согласно кивнули. Степан Данилович понял, что у этих безусых уже заранее все взвешено и что действуют они наверняка. Из устремленных на Степана Даниловича юношеских глаз само будущее ясно и неотвратимо требовало такого же ясного ответа.

Ему вдруг стало отчего-то неловко, как если бы он прозевал, что на улице светит солнце.

— Да что же… — медленно промолвил он, чувствуя, как бьется его старое сердце. — Юрия Панкова я ни разу лентяем не назвал… А что касается разряда… так я ему не только пятый, но и до шестого дотяну.

Он нашел глазами залившееся краской лицо Юрия и, чувствуя себя преисполненным власти разрешать, дарить и поднимать, продолжал с большим подъемом:

— Только ты, Юрка, меня не подводи: мне надо, чтобы ты, понимаешь, с блеском разряд получил, чтобы всем чертям тошно было! А принять его в ваш «отряд мстителей» вы вполне можете, — достоин, по всей правде говорю, достоин!

И Степан Данилович, все больше увлекаясь, начал рассказывать, что надо сделать Юрию, чтобы испытание прошло «с блеском».

«Старому королю» становилось все легче и приятнее на душе. Теперь на него были устремлены внимательные взоры Юрия, Зины, Игоря и всего совета этих безусых, но непримиримых мстителей. И богатству его знаний и опыта, которые не боятся ни бурь, ни тления, ни злой руки, казалось, не будет конца.

* * *

Открытие нового цеха сборки и выпуск с его мощного конвейера первой машины — среднего танка «ЛС» назначены были на 20 февраля. Время, люди и все узлы больших и малых операций — все было рассчитано, прохронометрировано, «засечено точно», как говорил Юрий Михайлович, до последней секунды: танк сойдет с конвейера ровно в восемь утра. Все бригады первого конвейера дали обещание, что никакая «задоринка» не испортит торжества.

Когда Юрий Михайлович вернулся накануне пуска из цеха, было уже довольно поздно. В комнате было тепло и тихо, бабушка и сын отправились на вечер в детский комбинат, да и загостились там.

Юрий Михайлович выпил стакан крепкого чаю и сразу почувствовал себя усталым. Следовало бы лечь, но спать не хотелось: тревожно-радостное возбуждение, которое он принес из цеха, все еще кипело в мыслях и в крови. Он сидел за своим рабочим столом, словно завороженный этим внутренним кипением и той особенной собранностью всего сознания, которая владеет человеком только в минуты самых важных свершений его жизни. Да, он свершил то, над чем напряженно работал, о чем мечтал все эти тяжелые месяцы: средний танк, сконструированный им, завтра войдет в строй и начнет собой выпуск новых и новых тысяч советских боевых машин.

Как широкое солнечное поле, где видна каждая травинка, вдруг ярко и зримо прошла перед ним работа его разума, строгость технических расчетов, неустанно взвешивающая каждый шаг точность, требовательность проверки, еще и еще раз проверка…

Костромин работал над своим изобретением самозабвенно, все время помня свое обещание Сталину в тот памятный день беседы в Кремле. Он всегда думал о нем и слышал его слова, требующие «шагать в ногу с жизнью». Взгляд темных глаз Сталина, глубокий и открытый, будто звал конструктора видеть мир открыто, беспощадно четко, без иллюзий и самообольщений. Это был жестокий мир войны, безмерно трудный путь народа, крутой, каменистый путь борьбы за честь, свободу и возвращение к мирной, созидательной жизни. Это будут долгие месяцы боев, крови, лишений, труда, постоянно подавляемых страданий. О, сколько еще придется поколесить его машине по просторам советским, чтобы истребить, полонить всех, до последнего, захватчиков, которые еще поганят родную землю! И русская природа расстилалась перед ним бескрайными полями, мягкими холмами равнинного ландшафта, оврагами, лесами и перелесками, березовыми шепчущими рощицами. Величавая даль проезжих и бранных дорог дышала в лицо ему ветрами древней русской воли, а тайные тропы в неведомых врагу лесных чащобах, по-над бережком ручьев и речек, посылали ему навстречу приветный ломкий шумок своих спутанных ветвей, запахи мхов и болот, перекликающиеся голоса птиц. Виделись ему одетые в алмазно-голубой панцырь зимние русские дороги, виделась медлительная русская весна с перезвонами капелей и заморозков, виделась распутица, метелица с буйной ее силой на российском приволье…

Враг стоял перед глазами Костромина во всем мерзостно-опасном своем обличье. Ожившие псы-рыцари в шинелях жабьего цвета вновь напоминали о себе могильным смрадом своих злодеяний. Он создавал свой танк не только для того, чтобы истреблять их сейчас, но и для того, чтобы уже никогда не могли подняться из своих могил упыри истории, чтобы уже никогда не могли они топтать чью-либо землю, будь то великий народ или маленькая страна. В каждом техническом расчете Юрий Костромин видел действие, направленное на их погибель, но видел и их противодействие. Они бешено будут хвататься за жизнь своими мертвыми, ледяными руками. Враг представлялся ему коварным, по-волчьи увертливым, по-волчьи умным, с хищным острым чутьем остервенелого зверя, с железными зубами. Представляя, как они будут противодействовать, Юрий Михайлович вычислял каждый шаг своей машины. О блаженство священной ненависти, когда представляешь себе, как твой танк нападает, давит, погребает под собой дзоты, батареи, пулеметные гнезда беспощадного врага! Так, так! Вы получили то, что вы хотели! Поднявший меч — от меча и погибнет! Вот почему, дорогой ты мой товарищ танкист, я старался, чтобы управление танка было наивозможно проще, чтобы действовать было тебе легче и быстрее. Красная Армия, родная, любовь народа! Вот мы создали для тебя новую боевую машину, чтобы все крепче становилась мощь твоего подвига, чтобы скорее пришла победа и вернулась мирная жизнь и мирный труд!