Родина - [15]

Нечпорук, воспользовавшись минутой, накинул на плечи жены свой пиджак и с помощью бойких и доброжелательных рук бабушки Таисьи вывел Марью из толпы.

Марья молчала и только устало поводила большими, мрачными глазами.

А трофейный танк ждала новая судьба. Заводские ворота медленно открылись перед тягачами, которые потащили мертвую машину на территорию завода.

Скрежеща и гремя своими разорванными гусеницами, фашистский танк тащился по старой уральской земле. Его пасть с торчащим вверх языком, казалось, безгласно лаяла в погожее, чистое небо.

Длинные шеренги людей двигались по двору: одни шагали от ворот к корпусам, другие шли им навстречу, — утренняя смена заступала ночную.

Около дверей мартеновского цеха Александр Нечпорук увидел Сергея Ланских и, вспомнив нервную вспышку своей Марийки, спросил закипевшим голосом:

— Видишь это гитлеровское изделие? Так бы и расколотил его на мелкие кусочки!

— Ну вот! — бросил Ланских, поднимая усталые, толстые веки. — Раз он тут — значит, для дела полезно.

«Всегда как водой холодной брызнет!» — подумал Нечпорук и спросил:

— Какова шихта была ночью?

— Неплохая. Ты все-таки загодя последи за своим подручным: парень на заводе еще новый, опыта небольшого и насчет завалки не очень строг.

— А разве он уже завалку начал? — смутился Нечпорук.

— Начал. Будь здоров.

Нечпорук сердито проводил взглядом худощавую фигуру Ланских. Ясно, сменщик намекнул ему: «Вот ты проглазел на фашистский танк, а твой подручный в это время начал завалку печи без твоего контроля».

— А что я, каменный? — ворчал Нечпорук, раздраженно толкая тяжелую дверь, — Что, у меня душа не имеет права кипеть, когда я эту погань вижу? — и он почти бегом устремился к своей печи № 2, которая показалась ему сейчас самым важным и необходимым делом жизни.

А танк уже полз мимо нового корпуса — кузнечного цеха. Двое кузнецов, соседи по бригадам — высокий, жилистый Матвей Темляков, местный уроженец, и Никифор Сакуленко, эвакуированный кузнец с Днепропетровщины, — шли, как всегда, вместе заступать смену.

— Ты это что отворачиваешься, Никифор Павлыч? — спросил Матвей, и его живые зеленоватые глаза блеснули в сторону ползущего мимо танка. — Не нравится тебе эта штучка?

Сакуленко вдавил голову в широкие плечи, и его приземистая фигура стала еще сутулее.

— Эти штучки, человече, я видел, когда они огнем палили, на город и на завод наш шли, — глухо ответил Сакуленко, и его крупное, мясистое лицо с мягкими, отвислыми усами сморщилось, как от боли. — Наш рабочий батальон восемь раз их отражал, а потом командование приказало нам отходить. И не дай боже никому бачить, как его ридный завод горит, не дай боже гнездо свое оставлять свинье на потраву…

Сакуленко повернулся спиной к лязгающему по двору танку и сказал, облегченно вздохнув:

— Да мы ж такая страна, что хорошие люди у нас везде найдутся. Сегодня мне жинка говорит: «Уж так-то я рада, что мы у Темляковых живем! Из-за них я, говорит, и к Уралу скорее привыкну».

— Еще так привыкнешь, Никифор Павлыч, что, пожалуй, уезжать потом не захочешь! — пошутил Матвей и опять посмотрел на танк: — Эк, ползет, образина! А мы с тобой, Никифор Павлыч, по случаю такой встречи работаем так, чтобы за ушами пищало! — задористо засмеялся Матвей и смешно, по-мальчишечьи, толкнул локтем приземистого, грузноватого Сакуленко.

— Что ж, давай! — оживился Сакуленко и молодцевато расправил свои каштановые усы.

Улыбчивым взглядом он окинул высокую, сильную фигуру Темлякова. Он был на десять лет старше его, но относился к нему как к ровеснику, — он уважал Матвея как мастера своего дела, нравился ему и характер кузнеца, открытый, веселый и бесхитростный.

Матвей широко распахнул дверь, и они вошли под голубой стеклянный купол горячего цеха.

* * *

Тягачи протащили танк мимо складов. Далее дорога вела к болотистому пустырю, где торчал новый рубленый домик, весело поблескивающий квадратными оконцами. Это была опытная станция, построенная нынешней осенью для обслуживания танкового пробного поля. Оно готовилось для недалекого будущего, когда Лесогорский завод, усиленный новыми цехами, будет выпускать не только башни и корпуса, но и танки прямо с конвейера.

Четверо мужчин стояли около домика и следили, как трофейная машина, тяжко переваливаясь, словно огромная бронированная жаба, приближалась к ним.

— Спотыкается как, разбойник, знает, что расплата пришла, — сказал Пластунов, посасывая свою трубочку.

Конструктор Костромин, завидев танк, надел свои большие очки, посмотрел на приближающуюся машину, как анатом на труп, который придется вскрывать. Это он предложил доставить на завод танк прямо из гущи боя, — он хочет изучить вражескую машину «в ее действительном состоянии». А действительным он привык считать то, что ближе во времени. Время он выбрал наверняка: враг рвался к Москве и бросил в бой, надо полагать, самые лучшие свои машины. С какой именно техникой немцы наступают сейчас, с какими последними их достижениями встретится он сейчас?

Как человек чаще всего раскрывается в самой обыденной обстановке, так и боевая машина лучше всего раскрывается для техника в своей жестокой обыденности — прямо из огня, дыма и крови. Эта встреча с вражеским танком значила для его работы над конструкцией новой серии очень много. После триумфального пробега его предвоенного танка ему было указано, что следовало бы модернизировать в танке. На той памятной беседе в Кремле был Сталин. Он сидел лицом к свету и больше слушал, чем говорил сам; иногда мягко останавливал говорящего, задавая ему вопрос. Получив ответ, он тем же непередаваемо осторожным движением руки и наклоном головы как бы говорил: «Хорошо, продолжайте» — и опять слушал, глубоко взвешивая слова, и казалось, ни одна мысль другого человека не могла скрыться от Сталина. Он видел и оценивал эту мысль с какой-то новой и совершенно неожиданной стороны для того, кто эту мысль высказывал. Костромин заметил, что временами в глазах Сталина посверкивали веселые искорки, словно он втихомолку гордился тем, что рассказывали ему о своей работе молодые и пожилые советские техники.