Родина белых медведей - [15]

С детства знакомые вещества и предметы на морозе неузнаваемо меняются. Поставив палатку, переключаемся на приготовление обеда (он же и ужин). Феликс отвязывает бидон с керосином, достает примус, отворачивает пробки и замирает в удивлении. Из бидона лениво сочится нечто вроде засахарившегося меда, белое и тягучее. Керосин замерз. Феликс подносит к моему носу бидон и требует, чтобы я засвидетельствовал этот факт. Но вот примус как-то наполнен, керосин в нем предварительно растоплен на пламени зажженой бумаги. С охотничьим топориком и чайником иду «по воду» к ближайшему застругу. Теперь приходит мой черед удивляться. Стальной топор, уже побывавший в переделках, на практике показавший отличные качества металла, не выдерживает первого же удара о… снег. Громадная выщербина, топор безнадежно изуродован. Теперь уже я прошу Феликса засвидетельствовать необычный факт.

Собаки трудятся каждая над своим куском мерзлого мяса, мы тоже приступаем к обеду. Обед незатейлив. От оленьего задка отрубается внушительный кусок, рубится топором же на более мелкие части (Тут нужен навык; сильный удар может лишить нас не только этого топора, но и обеда. Мерзлое мясо хрупко как стекло, и осколки его разлетаются далеко в стороны). Ножи превращают мясные щепки в белесые, кудрявые стружки. Это и есть строганина. Трапезничаем в палатке, сидя вокруг шипящего примуса. «Стружки» аппетитно тают во рту, на месте съеденных появляется все новое пополнение. Затем густой, ароматный чай, и лагерь утихомиривается.

Утром снова в путь. За этот день осматриваем последние притоки Неожиданной, весь бассейн реки Гусиной, верховья реки Мамонтовой. Еще день уходит на осмотр западного побережья, большей части Безымянных гор. На картах появляются все новые линии — пройденные маршруты и точки — найденные берлоги. Несколько раз собаки облаивают затаившихся в убежищах зверей, обнаруживают под снегом тех медведиц, что еще не успели прорыть лаз наружу. Наши, товарищи едва не попадают в переделку вроде той, что досталась на долю кинооператоров. Это было на исходе дня.

Феликс и Ульвелькот увлеклись беседой. Неожиданно для них уставшие было собаки взревели, припустились вперед, и перед упряжкой, всего в нескольких метрах, показалась берлога, и мелькнул желтый зад нырнувшей в убежище медведицы. Собеседники, к счастью, не растерялись. Феликс повис на дуге и повалил нарту на бок, Ваня успел забежать вперед и загородил собакам вход в берлогу. Криками и остолом удалось оттащить возбужденных псов.

У Василия есть на острове «собственная» лагуна. Она названа в его честь и так и значится на картах — лагуна Нанауна. На берегу ее мы разбиваем свой третий лагерь. Настроение поднимается. Путь подходит к концу. Остается обследовать лишь северные склоны Безымянных гор и горы Медвежьи, а там уже гора Тундровая, маршрут сомкнётся с прежним, вездеходным. Нужен всего день хорошей погоды, хотя бы такой же, как вчера и позавчера.

Следующий день занимался тоже тихим, солнечным и морозным. Быстро позавтракали, собрали лагерь, тронулись. Уже закончено обследование Безымянных гор, остаются лишь Медвежьи. Вот они, два невысоких конуса, особняком стоящие среди тундры Академии. По рассказам многих охотников, подтвержденным и Нанауном, медведицы в тех горах ложатся особенно густо, берлог там бывает «видимо-невидимо». Значит, впереди самая интересная часть маршрута. Но вот жгучий порыв встречного ветра, еще порыв, еще… С вершин заструг покатились потоки поземки. Они сливаются, покрывают все видимое пространство тундры Академии сверкающей пеленой, непрерывно меняя окраску, поднимаются ввысь. Зрелище очень красивое, но лучше любоваться им из окна, сидя в теплом доме. А сейчас снег немилосердно сечет кожу, душит, слепит, сбивает с ног. Собаки стали.

Небо затягивается мутной дымкой, сквозь которую проглянул было безликий солнечный диск, но вскоре исчез. Сгущаются сумерки, хотя сейчас только середина дня. Где-то в снежных вихрях исчезает вторая упряжка. Нанаун наклоняется над лежащими собаками, и ветер затевает с ним злую шутку. Он подбирается под полы кухлянки, надувает их, как паруса, и с силой подхватывает старика, будто пытаясь вознести живым на небо. Я ловлю его за полы, когда он пролетает мимо нарты. «Что делать будем?» — спрашиваю Нанауна. «Тихое место искать надо», — говорит он. Но где найти затишье? Назад ехать обидно. Лучше уж пробиваться вперед, против ветра, к Медвежьим горам. Вероятно, туда же движется и вторая упряжка (на тех санях палатка, примус, а значит, вообще все жизненные блага).

Бесконечен, мучителен путь против ветра, хотя предстоит пройти не так уж много, всего два-три километра. Вслед за идущим человеком движутся собаки. Шаг за шагом, шаг за шагом, с остановками, отдыхом. Но вот ветер стихает: мы попадаем в «ветровую тень» тех самых гор, к которым стремились все эти дни. Здесь без конца сыплет сухой снег, но это уже совсем не то, что бушующий позади ураган. Забиваемся вглубь первого встречного распадка и в полном изнеможении опускаемся на сани. Ложатся и тотчас свертываются калачиком собаки. Достаем окоченевшими руками спальные мешки, залезаем в них прямо в торбазах и кухлянках и так, сидя, тесно прижавшись спиной к спине, в полудремоте, проводим остаток дня и ночь. Снег продолжает идти. На плечах, голове, коленях растут и тяжелеют сугробы. Время от времени нужно вставать и стряхивать их. Несколько раз приходится выбираться из мешков и идти поднимать собак, иначе они задохнутся под снежным покрывалом. К утру теплеет, снег, попадая на лицо, тает, превращаясь в снежную кашицу. Ветер становится порывистым и постепенно стихает. Мглу рассеивает восходящее солнце. «Живой?» — окликаю притихшего соседа. «Живой», — отвечает Нанаун, стряхивая с себя сугроб.