Родимый край - зеленая моя колыбель - [15]
Отец, когда про старосту разговор заходил, не иначе, как «тупоносым», его называл. Так этого «тупоносого» от слов тетушки Гильми сначала в бледность, потом вовсе в синеву бросило. Он даже ногами затопал:
— Что? Что такое? Ах ты бесстыжая рожа! Ишь как с почтенным человеком пререкаешься! Молчать!
— Ты что запрет на язык мне накладываешь? — распалилась тетушка Гильми. Глаза у нее стали колючие, и в лице она как-то переменилась. — Тоже почтенный человек выискался! Коли ты почтенный, то и веди себя почтенно! Ну к чему этих привидений мечетных сюда приволок? На кой ляд вы лезете в дела молодых? Чего тут рыщете?
— …Грех… Скверна… Дьяволова потеха!.. — задыхаясь от злости, начал было выкрикивать староста.
Но тетушка Гильми оборвала его:
— Ахти, какая беда! Веселятся, песни играют! Так ведь на то они и молодые! Самая их пора сейчас. Вы бы тоже не отказались, да не про вас оно, веселье-то, куда вам… Вон у тебя уж и ноги будто палки скрюченные, и сам все одно что таракан ошпаренный! Завида, что ли, тебя гложет, ночи спать не дает? Был бы ты путный старик, сидел бы дома на почетном месте, о своих бы грехах думал и молитвы читал!
— Господи! — Мама в панике вцепилась в рукав тетушки Гильми и попыталась увести ее. — Опомнись, перестань, ради бога! Пропадешь ведь! В острогах сгноят!
Староста чуть не лопнул от ярости, он был не в силах произнести ни слова и только беззвучно открывал и закрывал рот.
Собравшиеся вокруг женщины, не сдержавшись, прыснули.
— Чтоб ты языком подавилась! — заговорил наконец староста. — Безбожница! Тебе сам черт в рот плюнул, оттого ты и языкастая. Думаешь, я спущу, что ты меня, царева слугу, поносишь? Погоди, проучу тебя!
— Ты еще грозишь? — Тетушка Гильми сжала кулаки и двинулась прямо на старосту: — Застращать хочешь? Не выйдет! Рыло у тебя в пушку, понимаешь, рыло! Если на злость дело пойдет, я тебя за глотку возьму! Из деревни заставлю выгнать! Я знаю, как тебя прижать. Не ты ли, от народу скрываючи, землю мирскую продал?
У старосты перехватило дыхание. Выпучив глаза и словно остерегаясь пинка в зад, он испуганно стал пятиться с косогора вниз.
— Уходи, сматывайся подобру-поздорову! — продолжала честить его тетушка Гильми. — Не то еще добавлю, и придется тебе в баню бежать, а то и вовсе паралик хватит!
Женщины, хоть и смеялись вначале до упаду, всерьез испугались за тетушку Гильми. А мама просто была в отчаянии.
— Ну и язык у тебя! — укоряла она соседку. — Уж больно ты круто взялась! Ведь сама знаешь, все начальники у него угощаются, все на его стороне. Вот объявит он, что ты царя ругала, и погонят тебя в Сибирь! Что делать-то будешь?
Тетушка Гильми никак не могла успокоиться и, сердито поглядывая в ту сторону, где скрылись старики, одергивала рукава жакета.
— Да, погонят, как бы не так! А то мало там, в Сибири, каторжан! Одной меня не хватает! Чтоб я эдакое поруганье стерпела?..
Поднявшись на гору, мы оглянулись назад. От шумного веселья и следа не осталось, на лугу было пусто.
— Э-эх, — вздохнула мама, — всю-то нам радость отравили!
— Чтоб провалиться им! — сказала тетушка Гильми. — Кровь людям портят, баламуты… Ладно еще, парни гармошку успели унести. Слышите, не они ли?
И верно, за речкой, словно в утешение всем, заиграла гармонь.
АРШИННИКИ ПРИЕХАЛИ!
I
Вот один из торговцев, черноусый дядька в ичигах с кяушами, встал посреди улицы и крикнул:
— Ахме́т, Ахмет!..
Ахмета как раз с нами не было.
— Где же Ахмет, мальцы? — обратился к нам усатый, не дождавшись Ахмета.
— Тургаевского Ахмета спрашивает, — зашептались мальчики постарше. — Они каждое лето в зазывалы его берут.
— Ничего, зато нынче не будет зазывать!
— Где все-таки Ахмет? — повторил вопрос тот человек. — Что молчите? Языки проглотили?
Мальчики сделали вид, что не знают, про кого у них спрашивают.
— У нас Ахметов с полдесятка наберется, — ответил Нимджан, самый брехливый мальчишка. — И в верхнем конце деревни и в нижнем… Ты, дядь, про какого Ахмета спрашиваешь?
— Про того, у которого голос славный, поет он хорошо. Вот запамятовал, чей же он сын!
— У нас в деревне не токмо Ахметы, куры все поют!
— Не болтай зря! Знаешь ведь, о ком говорю!
— Тургаевых, что ли, Ахмет-то?
— Он самый, точно! Как же вам его не знать?
— А-а-а… Так он в Утары́, в гости поехал.
Мы не выдержали, прыснули. Торговец же очень расстроился.
— Ах, чтоб ему пусто было! — пробормотал он и, обтерев лицо платком, поманил нас пальцем к себе.
Мы, словно птичья стайка, кидающаяся к кормушке с зерном, спеша и толкаясь, обступили дядьку. Он внимательно оглядел всех, кого по пузу хлопнул, кого по спине. С нами, маленькими, разделался быстро. «Мал, не годишься!», «Цыпленок еще!» — говорил он и, щелкнув по затылку, спроваживал в сторону. А старших испытывал на голос. Подходящим оказался Ахун, голубоглазый, носатый и пестрый от веснушек малый. Но не повезло ему. Только было дядька собрался посадить его на лошадь, как, запыхавшись, примчался сам Ахмет! Аршинник погрозил нам пальцем и, прогнав Ахуна, посадил на гнедую кобылицу Ахмета.
