Родимая сторонка - [7]

И дом, и хозяйственные постройки — все вросло в землю, скособочилось, почернело, доживая свой затянувшийся век. Пора бы давно уж хозяину ставить новые хоромы, да не дошли еще, видать, у него до этого руки. Сумел пока залатать только свежей дранью дыры на ощерившихся крышах.

Сегодня поднялся он чуть не затемно. Не спится хозяину в праздник! Пока бабы стряпали, сам накормил и напоил скотину, свежей подстилки обеим лошадям принес, отавы им в огороде накосил. Потом под навес заглянул: все ли как следует ребята убрали вчера после работы. Доволен остался: бороны поставлены на подкладки, к стенке, телега вымыта, сбруя промазана. Только вот ведерко с дегтем на улице забыли, ветрогоны! Никак их не приучишь к порядку.

Достал из-за голенища ключ от хлебного амбара, такой же большой, как от рая у апостола Петра на иконе, пошел в амбар, отомкнул обитую железом дверь. Долго стоял над полными закромами, потряхивая на ладони тяжелое зерно.

Никогда еще не намолачивал Тимофей столько хлеба, как нынче: одной пшеницы было два закрома с верхом! Прикинул, сколько можно будет продать, задумался: «Маловато! Нанять хотелось нынче плотников новую избу рубить; да не придется, видно. А уж как надо бы! Дом-то вон подгнил весь, скоро и жить в нем нельзя вовсе будет. Оно, конечно, ежели венцы нижние сменить да крышу поставить новую, постоит он еще лет десять, а то и все пятнадцать. Только ведь и новая-то изба нужна: Василий через год-два раздела потребовать может, а куда его без избы выделишь? Да и хозяйство ему помаленьку сколачивать надо загодя, чтобы не бедствовал в разделе, добром бы отца поминал!»

Запирая амбар, радовался про себя: «Теперь, слава богу, вся семья у меня — работники! Прихватить бы вот землишки в аренду да годков пять пожить вместе-то, поставили бы хозяйство на ноги. При нонешней власти это можно, только работай, не ленись!»

И подумал про сыновей с затаенной гордостью: «Все выдались работящие да послушные, радеют о доме. Навряд ли скоро делиться будут! Василий вон в армии уж отслужил, третий год как женат, а о разделе не заговаривал еще. Разве что Мишка взбаламутится после женитьбы, тот побойчей. Об Алешке и думать нечего — молод еще. Этот, младший, с родителями останется, кормильцем будет».

В избе с вечера было прибрано все, выскоблено, вымыто. На полу лежали чистые цветные дорожки, на окнах белели полотняные занавески с кружевами, а с зеркала спускалось до полу вышитое полотенце. Тимофей повесил ключ от амбара за божницу, умылся, неторопливо надел новую рубаху, гребнем расчесал русую кудрявую бороду и подстриженные под горшок волосы.

Бабы уже кончили стряпать. На столе, сияя фирменными медалями, важно фыркал и отдувался, как царский генерал на параде, пузатый самовар с помятыми боками. Перед ним красовался большой пирог с рыбой, оцепленный кругом строем рюмок и чашек.

Впервые за всю жизнь после смерти отца встречал нынче Тимофей престольный праздник настоящим хозяином! Наварил пива, купил в лавке вина и муки белой, барашка зарезал. Ребятам пиджаки всем троим сшил новые. Не забыл и про баб: старухе своей шаль зимнюю купил, а снохе Таисье голубого сатину на платье.

Сидел сейчас на лавке довольный.

— Ребят-то будить пора! — напомнила ему жена, прибираясь у печки. Сухонькая, маленькая, она третий день без устали кружилась и хлопотала на кухне, готовясь к празднику.

— Я сама сейчас Васю побужу! — повернулась живо от зеркала чернявая, как галка, сноха. Она уже успела надеть обнову — голубое платье из дареного сатина. Скрипя новыми полусапожками, выбежала в пустую избу, где спал муж.

Тимофей следом за ней пошел в сени. Там, под холщовым клетчатым пологом, сладко похрапывали Мишка с Алешкой.

В будние дни Тимофею частенько приходилось поднимать их с постели чересседельником, до того тяжелы были ребята на подъем после работы да ночных гулянок. Нынче, праздника ради, Тимофею не хотелось ссориться с сыновьями. Приподняв полог, сказал им ласково:

— Вставайте-ко, ребятушки! Невест проспите.

Но ребята не шелохнулись даже, лежали, как мертвые, широко открыв рты.

Махнув безнадежно рукой, Тимофей пошел в избу.

— Буди их сама, Соломонида! Я и так уж за лето все руки о них отбил.

Мать молча пошла в сени, зачерпнула там из кадки ковшик воды и, подняв полог, плеснула туда со всего маху. Ребята взвыли дикими голосами, и, боясь, как бы мать не пришла с ковшиком еще, выскочили одеваться. Из пустой избы, сонно почесываясь, вышел Василий.

Скоро вся семья сидела уже за столом. Тимофей торжественно достал из шкафа вино и налил рюмки.

— С престольным, родные мои!

Мать со снохой только притрагивались губами к рюмкам, зато ребята пили вино, как петухи воду, высоко запрокидывая головы.

После третьей рюмки Тимофей бережно поставил бутылку в шкаф и отодвинул от себя жаркое. Хотелось сказать сыновьям, чтобы жили еще дружнее, пеклись бы побольше о хозяйстве, не ленились бы; самому же слышать хотелось от них слова уважения и почета себе.

Но сыновья так занялись едой, что ничего не замечали кругом. Василий, наклонив белую голову, неторопливо и размеренно работал челюстями. У Мишки даже кудри взмокли и прилипли ко лбу, до того ретиво принялся он за пирог, раньше всех управившись с бараниной. Он и на работе был так же горяч и тороплив. Алешка рассеянно глодал кость, неизвестно о чем думая и не поднимая черных и пушистых, как у девки, ресниц.