Родился. Мыслил. Умер - [21]

Я не знала, что мне делать со своим “интересным” положением, режиссер натравил на меня молодую жену, которая с другими обманутыми Джульеттами устроила мне “темную” с вырыванием волос. Безобразную сцену прекратили наши мальчики-студийцы, которые под угрозами вытащили меня из кучи с вырванным клоком волос, подбитым глазом и сломанным каблуком. Я поняла, что побоище было срежиссированно по тому же принципу, что и “Звери в яме”, - меня хотели съесть, и им это удалось, студию я оставила, да и зачем она была мне сейчас нужна? Ромео Монтекки превратился в Волка, и, хотя ноги, грудь и руки оставались теми же, роза больше не пахла розой, от бывшего Ромео теперь разило лесной псиной. Я ему тоже нужна была не как хорошенькая малолетка с конкретным именем и фамилией и даже не как Джульетта - этого ему и дома от жены выше крыши хватало, я была не я, а некая неизвестная мне Ширли Макклейн. Как я узнала, эта Ширли - американская актриса, известная где угодно, только не у нас. Популярная в своей тусовке, она стала любовницей одного нашего режиссера, которого какое-то время содержала и пропихивала в Голливуд, преумножая традицию, заложенную Айседорой Дункан и продолженную Мариной Влади, хотя материал у бедняжки Ширли был пожиже, чем у этих первопроходок. У нашего же бедолаги из заводского клуба не было связей доползти до Голливуда, так что заместительницей Ширли служила я, тоже, как и он, бесполезная по своей сути - каков поп, таков и приход. Занимаясь со мной сексом, он, как мог, продолжал свое соревнование с блатным гением, как бы наставляя рога этому небожителю из советской элиты, в мечтах представляя меня своей музой. Вот и все про Ширли-Мырли.

Что мне было делать дальше? Вспомнила, что Джульетта от любви пыталась травиться, потом зарезалась. Я достала какие-то бабкины лекарства, выпила их все залпом, а потом выпрыгнула из окна, попала на ветви дерева и шмякнулась на газон. Мой прыжок спас мне жизнь. Дома бы меня никто до вечера не нашел, а так летунью заметили, и “скорая” пришла вовремя. В больнице мне сделали промывание, заодно произошел выкидыш, к этому добавились множественные переломы рук и ног, смещение позвонков. После долгого лечения в травматологии меня поместили долечиваться в психушку. Это был поворотный пункт в моей судьбе.

Как сильно повлиял Шекспир на простую девочку из пролетарской семьи, я уже рассказала. Шекспир был моей школой, психушка дала первое высшее образование. С какими людьми я там познакомилась! Какие судьбы! Какие интеллекты! Конечно, попадались и простые унылые алкоголички, но их можно было не замечать, они срастались со стенами, с полом, были мебелью, утильсырьем заведения. А настоящие пациенты были другие: диссидентки, поэтессы, художницы, дочери высшей советской элиты, жены дипломатов и совершенно чудные спасенные потомки царской семьи, непризнанные родственники звезд эстрады и кино, инопланетяне. Там я впервые познакомилась с поэтами Серебряного века, с религиозной философией начала века, с идеями Блаватской и Тунгусским метеоритом и даже заинтересовалась политикой.

Одна женщина попала туда по навету пушкинистов, которые не признавали ее атрибуции пушкинских рисунков и считали, что эти рисунки она сама нарисовала под Пушкина, а не получила в наследство от своей прабабушки, как уверяла. Эта “пиковая дама” знала наизусть всего “Евгения Онегина” и заставляла меня каждый день учить по одной новой строчке из него. В школе, я помню, терпеть не могла эту вещь: “Татьяна, русская душою, сама не зная почему”. А тут я даже увлеклась, и по ночам мне стала сниться возможная постановка этой вещи: все наши студийные Джульетты становятся Ольгами и Татьянами, а мальчики - Онегинами и Ленскими, если бывают три Гоголя, пять Пушкиных и десять Джульетт, почему бы не быть множеству Татьян?

Как-то ночью после большой дозы вколотого лекарства я вселилась в душу Пушкина и разгадала его замысел: Ольга и Татьяна - два полюса, одна не может быть другой, как невозможно было бы себе представить мою зануду-комсомолку сестру во всех перипетиях, произошедших со мной. А вот Ленский и Онегин - тут дело тонкое, Онегин чуть старше своего соседа и пытается вытравить из себя мальчишескую романтичность Ленского, но, убивая его физически, сам становится им. Парадокс: с возрастом Онегин должен был бы стать окончательным циником, расчетливым дельцом английского буржуазного типа, а он пускается во все тяжкие типичного романтического героя: участвует в декабристском заговоре, в результате выбирает самоизгнание и жизнь скитальца, а в конце пути отчаянно влюбляется в замужнюю даму. Где тот ригорист, который отчитывает влюбленную глупость молодости? Где тот циник, усмехавшийся над тяжелобольным дядюшкой? Его больше нет, убитый Ленский, “смертию смерть поправ”, преобразует Онегина. Когда я рассказала о своем замысле пушкиноведке из психушки, она была в диком восторге и, чтобы успокоиться, потребовала и себе дополнительную дозу успокоительного. Оказалось, что я не такая уж и дура, просто не повезло родиться с моим умом и моими талантами на заводской окраине.