Род Рагху - [55]
50—52. Представ перед владыкой с тем посланием, брахман поведал ему именно о такой снохе, какую тот себе желал; ибо как сразу созревает плод волшебного дерева, так осуществляется желание добродетельного. Выслушав речь брахмана, которого он принял с должным почетом, тот друг Индры, исполненный самообладания, пустился в путь в сопровождении войска, затмившего солнце поднятой пылью. Он достиг Митхилы, и воины его заполонили окрестности города, причинив немалый ущерб деревьям пригородных садов; так пришлось столице выдержать эту дружественную осаду, как женщине — натиск пылкого влюбленного.
53—56. Встретившись, оба государя, сведущие в обрядах и обычаях, равные один — Варуне, другой — Васаве, отпраздновали достойно своего величия свадьбы своих дочерей и сыновей. Наследник дома Рагху женился на дочери Земли, а затем Лакшмана — на Урмиле, ее младшей сестре. Двое других могучих братьев, младшие, женились на двух прекрасных дочерях Кушадхваджи[330]. И те трое братьев вместе с четвертым, обретшие жен, подобны были трем средствам политики отца своего — заключению мира, подкупу, сеянию раздора и войне, — обретшим каждое успех. А царские дочери с царевичами и те с ними обрели исполнение своих желаний, и брачный союз невест и женихов подобен был соединению аффиксов с основами слов.
57—61. Так поженив там всех своих четверых сыновей, после трех праздничных шествий Дашаратха простился с государем Митхилы и, ублаготворенный, отправился обратно в свою столицу. В дороге застигла их буря; сильный ветер задул навстречу, ломая деревья вдоль троп и приводя в замешательство войско, как наводнение захлестывает берега и затопляет, опустошая, сушу. Солнце со зловещим кольцом вокруг уподобилось тогда бриллианту, выпавшему из головы свернувшегося в кольцо змея, убитого сыном Винаты[331]. Посерели, как крылья ястребов, волосы-небеса стран света, словно оделись они в окровавленные одежды вечерних облаков, и отвратились от них взоры, как от женщин в пору месячных. И жуткий вой подняли шакалы, обратив морды к солнцу, словно призывая Бхаргаву, того, кто приносил поминальную жертву отцу[332] и предкам кровью кшатриев.
62. Когда поднялся противный ветер и другие недобрые знамения явились владыке земли, он, ведающий о предостережениях, спросил духовного наставника своего, чем предотвратить опасность; но тот успокоил его, предсказав, что все кончится хорошо.
63—66. И рассказывают, что пылающий столп света воздвигся внезапно впереди войска. Не сразу, но увидели воины, протирая в изумлении глаза, что он принял человеческий образ. Со священным брахманским шнуром, унаследованным от отца, с луком в руках, говорящим о кшатрийской мощи, материнском наследии, казалось, он являл собою единение луны с жарким солнцем, подобный сандаловому дереву, обвитому змеей с раздвоенным языком. Это был тот, кто, повинуясь воле отца, в гневе утратившего самообладание, одолел в себе любовь, отрубив голову устрашенной матери, а затем и земным царям. Из правого уха его свисали четки из ягод красноглазки, числом двадцать одна — столько раз истреблял он кшатриев на земле.
67—68. Царь, юными сыновьями сопровождаемый, растерялся от этой встречи с Бхаргавой. Ведомо ему было, что тот дал обет истребить род царей в отмщение за убиение своего отца. Имя Рамы, которое носили и сын его, и этот страшный враг, и дорого было его сердцу и приводило в трепет, как радует или страшит драгоценный камень, видишь ли его в своем ожерелье или на голове змея.
69—70. Не обращая внимания на царя, восклицавшего: «Добро, добро пожаловать!» — тот обратил свой ужасный взор на старшего брата Бхараты — глаза его, казалось, метали пламя — то было пламя его ненависти к кшатриям. Сжав лук в руке и между пальцев пропустив стрелу, он обратился, жаждущий боя, к Рагхаве, который бесстрашно стоял перед ним:
71—78. «Весь род кшатриев, причинивший мне зло, ненавистен мне. Многократно его низвергнув, обрел я наконец мир. Но молва о подвигах твоих воспрять заставила меня, словно спящего змея, потревоженного палкой. Говорят, что ты сломал лук царя Митхилы, который до тех пор не в силах был согнуть ни один царь. Когда я услышал об этом, показалось мне, словно ты сломал мою славу героя. До сей поры только меня знали в мире под именем Рамы. Позор мне, если теперь своим восхождением к славе ты дашь этому имени другой смысл. Я, против чьего оружия не устоит и гора Краунча[333], знаю двоих врагов, равно ненавистных, — то царь хайхаев, похитивший теленка нашей священной коровы, и ты, грозящий похитить мою славу. Потому, пока я не победил тебя, нет мне отрады в моей отваге, несмотря на истребление кшатриев, — величие огня тогда истинно, если может он пылать в океане, не только в дровах. Знай, что лук Владыки, сломанный тобою, лишен был силы властью Хари; когда корни дерева, стоящего на берегу, подмыты рекою, легкого ветерка достаточно, чтобы повалить его. Вот, надень тетиву на этот мой лук и, наложив стрелу, попробуй натянуть его. Если хоть это тебе удастся, я буду считать, что побежден тобою, раз равна сила рук наших. Но если тебе не хватает храбрости, если страшит тебя сверкающее лезвие моего боевого топора, сложи руки в ладони, моля о пощаде и защите, — значит, пальцы на тех руках напрасно натерты тетивою».
