Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 2 - [73]

Чтением этих депеш императрица была глубоко возмущена и оскорблена. Сперва она вспылила, объявила, что прикажет арестовать Шетарди, отдаст палачам… Но через минуту она опомнилась и расплакалась.

– Какое двоедушие, какое гадкое двоедушие! – говорила она. – Уверять меня в преданности, уважении и в то же время писать клеветы… А я считала его своим другом!.. Пускай он уезжает скорей, сейчас! Я не хочу его видеть! Бог с ним!..

Но через минуту ей вдруг пришло в голову: не обман ли, не подлог ли это? Ведь от придворных интриг всего можно ожидать. Пожалуй, нарочно подготовили эти депеши да и говорят, что писал их маркиз Шетарди. Особенно этот Бестужев, он на все способен! Потом отговорится, скажет, что сам был введен в обман.

– Это мы сейчас узнаем, – сказала она. Ей вспомнилась в эту минуту известная точность, непоколебимая исполнительность и способность Ушакова в раскрытии самых запутанных дел, – того самого страшного Ушакова, теперь графа и сенатора, который был столько лет грозой для каждого, кому только случалось о нем хоть подумать. Она приказала его позвать.

– Граф, – сказала она ему. – Я просила вас, чтобы воспользоваться вашею опытностью, уверенная, что вы настолько меня любите, что употребите все меры раскрыть истину и меня успокоить. Вот депеши Шетарди. Я огорчена, взволнована и не хочу его видеть, если эти депеши действительно его. Пускай тогда он уезжает скорей, сию минуту, иначе я не отвечаю за себя. Но если это обман, подлог, раскройте мне это, успокойте меня!

– Слушаю, ваше величество. Это легко исполнить. Я приеду к нему торжественно со свитою и объявлю ваше повеление: выехать из Москвы немедленно за дерзкие выражения в депешах. Если депеши не его – он непременно будет протестовать, если же его…

– Тогда предложите ему убираться!..

Двор тогда был в Москве, по случаю празднования мира с Швецией. Шетарди занимал превосходный дом на Басманной, принадлежавший некогда князьям Серебряным-Оболенским и который когда-то занимал Овчина-Оболенский, фаворит и первый министр правительницы Елены.

Рано утром, часов около шести, камердинера Шетарди просят доложить маркизу, что приехал генерал-аншеф граф Андрей Иванович Ушаков и желает его видеть по крайне нужному делу.

Камердинер выбежал и заявил, что маркиз нездоров, недавно уснул и приказал не будить. Но граф Ушаков настоял, чтобы доложили.

Шетарди, не надев даже парика, в полушлафроке из голубого левантина, вышел к приехавшим.

Он нашел в приемной Андрея Ивановича Ушакова и Петра Семеновича Голицына. С ними был секретарь Иностранной коллегии Курбатов. Через минуту вошли еще члены Иностранной коллегии Неплюев и Веселовский.

Шетарди приветствовал приехавших с своей обычной французской любезностью, но видимо сконфузился, понимая, что такого рода ранний визит и в таком составе должен заключать что-нибудь особое.

– Чтобы не заставить ждать дорогих посетителей, я принимаю как есть, по-домашнему. Прошу располагаться как у себя! – И он протянул Ушакову руку.

Но Ушаков, смотря на Шетарди упорно в лицо, не принял руки. Другие также смотрели как-то в сторону, не желая воспользоваться любезностью маркиза. Никто не сел.

– В чем дело, господа? – спросил тогда Шетарди с каким-то сомнением. – Здесь чуть не вся коллегия Иностранных дел, будто я не мирный путешественник, но опять посол моего христианнейшего короля.

– Название мирного путешественника, которое вашему превосходительству угодно принять на себя, далеко не соответствует характеру тех действий, которыми вы изволили отплатить благорасположению нашей государыни и ее гостеприимству, – начал Ушаков спокойно, твердо, холодно и стоя, почему должен был стоять и Шетарди. – Поэтому, – продолжал Ушаков, – к глубокому моему сожалению, от ее императорского величества имени уполномочен я вам объявить, чтобы, во избежание дальнейших неприятностей, вы изволили в двадцать четыре часа оставить Москву, а в течение недели выехали бы вовсе из России.

Ушаков говорил это в такой степени изысканно вежливо, что Шетарди вздрогнул. Он подумал: «Не арест ли, не пытка ли мне готовятся? От этих варваров всего жди! Не случился бы опять переворот? Что все это значит?» Однако, несмотря на мысли, мелькнувшие в его голове, Шетарди выдержал себя и спросил по возможности хладнокровно:

– Что вы хотите сказать, граф? Я не совсем понимаю! От чьего имени вы говорите и на какие мои действия намекаете?

– Я говорю от имени своей государыни императрицы и самодержицы всероссийской Елизаветы Петровны, за благорасположение которой вы изволили отплатить интригами, клеветой и непристойными отзывами. Государыня имела полное право, поступки, сделанные вами в ее империи в характере частного лица и направленные ко вреду ее государства, предать исследованию и суду, тем паче что вы, не представляя о себе никаких грамот, коснулись зловредно ее чести. Но, по своему великому милосердию, она…

– Клевета! Прямая, очевидная клевета! – воскликнул Шетарди. – Никогда, ни одним словом не коснулся я чести государыни, которую всегда признавал своею покровительницей и благодетельницей…

– Вам угодно удостовериться, что это не клевета? – спросил князь Голицын.