Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 2 - [112]

Старик, выслужившийся из низших слоев бюрократии, поэтому не получивший не только блестящего, но и никакого воспитания, своим простым русским разумом успел достигнуть многого, чего не достигают иные многолетними трудами и ученьем. Он был настолько развит, что понимал безусловность нравственного влияния. А такого нравственного влияния государыня, бесконечно добрая и задушевная, не могла не иметь как на Гедвигу, которой заменила мать, сестру, друга и которой истинно покровительствовала, так и на его сына, который с детства привык видеть в ней единственную их покровительницу. Он понимал также и значение материальных, физических отношений супружеской жизни. Он думал: «Она, наша покровительница, уговорит Гедвигу выйти за Александра замуж, и он успокоится, обладая любимым предметом. А его достоинство, любовь, ум, нежность заставят себя полюбить. Недаром же деды и отцы говорили: сживутся – слюбятся, – так объяснял себе Иван Антонович свои настояния и думал: – Они будут счастливы. Мой Александр опять будет тот Александр, о котором великий государь говорил, что он насквозь видит».

Размышляя так, Черкасов выбрал удобную минуту и высказал императрице свое горе.

– Как дети прибегают к своей попечительной матери в своем горе, – говорил Иван Антонович, заливаясь слезами, – так и я к вам, всемилостивейшая наша мать и покровительница! Не поможет мать, кто же поможет? Опять, если и не поможет мать, так утешит, успокоит, обрадует, а тем и самое горе облегчится, и самое несчастие становится легче. Вот горе, матушка государыня, горе такое, что руки опускаются, что негоден сам становлюсь, даже на службу тебе негоден. А уж что тот за человек, который и тебе, нашей милостивой матери, служить не годится? Лучше в могилу лечь…

– Что же случилось с тобой, старик? Расскажи!

– Вот, государыня, вы знаете моего сына Александра? И что это за удалый молодец был, веселый, бравый, почтительный. Науку произошел как следует, в академии и университете экзамены сдал и дипломы получил; в службу поступил и на службе отличился своей исправностью, разумом и способностями. Сиятельнейший канцлер не раз сам мне хвалил его. А уж как предан вашему величеству! Так же предан, как я сам. Он знает, что вы наша единственная благодетельница…

– Кто это такой с такими идеальными совершенствами и добродетелями? Нельзя ли и мне с ним познакомиться? Я бы с ним поспорила если не в знаниях и разуме, то, по крайней мере, в степени преданности нашей общей покровительнице и благодетельнице?

Этот вопрос раздался в дверях, и в нем чрезвычайно слышался иностранный выговор молодой особы, которая, однако, всеми мерами старалась дать своей речи правильное русское строение, поэтому говорила с расстановкою, как бы обдумывая, какое слово следует сказать вперед и какое после.

Вошла молодая, еще очень молодая женщина, стройная, изящная, с спокойным выражением больших голубых глаз, густыми каштановыми волосами, такими же весьма гладкими бровями и овальным складом лица. В общем очерке ее стана была заметна некоторая, как бы сказать, наклонность к округлению форм, могущему выразиться впоследствии большей или меньшей полнотой, но в то время молодая женщина была так стройна, что про нее можно было вполне сказать, как говорится в русской песне:

И тонка, и стройна,

И собой хороша!

– А, Катя! – сказала государыня. – Иди сюда, милая! Каково ты спала? Мне показалось вчера, что у тебя головка горяча была! Или это так, оттого что ты вчера расшалилась очень, представляя германских принцев, сюзеренов над голой скалой и деревней из семи дворов, вооружающих свою армию в одиннадцать человек…

– Что ж, добрая, милостивая тетя, при решимости и гении, говорит прусский король, можно с десятью драбантами Рим взять! А тут даже не десять, а одиннадцать!

Вошедшая сказала это шутливо и с легким оттенком насмешки над прусским королем Фридрихом II. Но, смотря на нее в ту минуту, когда она говорила эти слова, и заметив, как тоненькие губки ее вздрогнули и как бы поднялись кончиками вверх при словах «гений и решимость», тогда как округлость ее щечек ни малейше не изменилась от ее улыбки, можно было твердо сказать, что в решимости и у нее недостатка не будет.

Эта Катя была супруга племянника государыни и наследника русского престола Петра Федоровича, урожденная принцесса Ангальт-Цербстская, великая княгиня Екатерина Алексеевна, в будущем Екатерина Великая.

– Ступай сюда, Катя, – сказала государыня, целуя с нежностью ее головку, когда она подошла и поцеловала ее руку. – Садись, вот Иван Антонович нам поведает свое горе необъятное о том, как его удалого молодца-сына Змей Горыныч со света сживает!

– И точно, матушка государыня, будто Змей Горыныч свою черную немочь наслал, будто своим василисковым взглядом околдовал. Приехала к нам эта княжна Гедвига просить доложить государыне о ее приезде, – продолжал он, обращаясь к Екатерине. – Государыня назначила быть ей у нее на другой день ввечеру. Куда же, бедной, ей ночью было деваться! Я предложил ей остаться у меня. Она и пробыла у меня двое суток, пока государыня, общая всех нас покровительница и прибежище, ее при себе не устроила. С той минуты Александр мой как в воду опущенный ходит, совсем на человека не похож стал. Именно, государыня, будто Змей Горыныч своего аспида на него напустил! Не ест, не пьет, сохнет как былинка, даже думать о себе забыл…