Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории - [13]

Преданная Вам

Мистрис Дж. Кэннингхэм».

Как помнят все, кто читал «Разнообразие религиозного опыта», Вильям Джеймс особенно интересовался явлениями, которые он называл «анестетическими откровениями», т. е. видениями и галлюцинациями, которые происходят под влиянием эфира, наркотиков и других одурманивающих веществ. Некоторые из ответов на его анкету содержали в себе описание таких явлений, и это может отчасти объяснить нам, почему нашему второкурснику пришла в голову идея — испробовать их влияние на себе. Он читал о странных психических явлениях, производимых гашишем, и однажды спросил профессора Джеймса, опасно ли употреблять его. Джеймс, который был одновременно и доктором медицины, подумал и ответил — вероятно, с улыбкой:

«Как профессор нашего университета, я не могу санкционировать то, что вы, кажется, предполагаете сделать. Но как доктор медицины я могу подтвердить, что, насколько мне известно, не было ни одного случая смерти от слишком большой дозы cannabis indica, и нет никаких оснований думать, что один прием может создать у вас привычку».

Роб был успокоен этим и проглотил соответствующую дозу ужасного восточного зелья. Он читал, и это верно, что курение гашиша, даже в большом количестве, неспособно вызвать настоящих галлюцинаций, а просто действует как наркотик — подобно кокаину.

Роб наглотался гашиша вполне достаточно и видел целый ряд галлюцинаций «некоторые — ужасные, другие — полные славы и величия, или полные сознания бесконечного пространства и вечности». Я счастлив сообщить, что он также превращался в лису. На следующий день он написал отчет о своем приключении. Вот часть его — о лисе и об ужасной двухголовой кукле, полной пророчеств и символизма:

«…Затем я наслаждался некоторым видом метемпсихоза. Любая вещь или животное по моему желанию становились моим телом. Я подумал о лисе и сразу же превратился в это животное. Я отчетливо чувствовал, что я — лиса, видел свои длинные уши и пушистый хвост, и каким-то внутренним чувством ощущал, что вся моя анатомия соответствует организму лисы. Вдруг точка зрения изменилась. Мне показалось, к что глаза мои находятся во рту. Я выглянул сквозь раскрытые челюсти, видел при этом два ряда острых зубов и, закрыв рот, — не видел больше ничего… К концу бреда крутящиеся образы (о которых упоминалось выше) опять появились, и меня преследовало странное создание моего разума, которое появлялось каждые несколько секунд. Это был образ куклы с двумя лицами и цилиндрическим телом, сходящимся в конце в острие. Эта кукла не изменялась. На голове у нее было что-то вроде короны, а сама она была раскрашена в два цвета — зеленый и коричневый по голубому фону. Выражение янусообразного лица было все время одно и то же, так же, как и украшения на ней».[11]

Он написал свой отчет по предложению профессора Джеймса, который включил его в свою книгу «Принципы психологии». В то же время Роб отправил другой вариант в нью-йоркскую «Хералд», под заглавием: ЦАРСТВО ГРЕЗ. Рассказ новичка о фантазиях под действием гашиша.

Рассказ был полностью опубликован 23 сентября 1888 г., но Роб был вне себя и, по-моему, вполне законно, от того, что они напечатали его просто как «письмо к издателю», не заплатив ни пенни.

Он написал жалобу и получил специальное письмо, подписанное знаменитым Джеймсом Гордоном Беннетом, в котором говорилось, что, поскольку сообщение было адресовано «редактору», оно было помещено как письмо, в что не в обычае «Хералда» платить за такие вещи.

Я сомневаюсь, что Беннет сам читал рассказ. Не думаю, чтобы он упустил возможность громкого заголовка «Гарвардский студент, превратившийся в лису».

Шалер был единственным человеком, который говорил Роберту Вуду-старшему, что из его сына выйдет толк, и поток плохих отметок заставил доктора приехать в Кембридж, чтобы самому узнать у преподавателей — почему у сына ничего не получается. Здесь, однако, надо различать две стороны. Вуд чувствовал — не только в Гарварде, но и потом во время занятий в университете Джона Гопкинса в Чикаго и в Берлине — что профессоры нигде не одобряли индивидуальности и инициативы. В области идей Вуд, всегда вызывающий, а часто и нетерпеливый человек, и я думаю, что он был дерзким и нетерпеливым юношей. Я не думаю, что кто-нибудь много значил для него как ученый авторитет. Профессоры для него иногда были — а иногда не были — полезными сотрудниками при проведении в жизнь какой-нибудь идеи, но он всегда чувствовал, что, если идея проваливалась, то именно они могли оказаться виновниками этого. Для большинства профессоров он, само собой разумеется, был — как овцы в гимне методистов — «блуждающей лисицей, которая не желает никому подчиняться».

Это становится ясным из его собственных записок, из которых привожу следующую выдержку:

«Сдать „хвост“ по греческой и римской истории, получив удовлетворительную отметку по курсу цветной фотографии доктора Уайтинга, — казалось мне делом, вроде ограбления детской копилки. Я был очень слаб в обязательных курсах современных языков и не понимал, что уменье разговаривать по-французски может прибавить много удовольствия к жизни в парижских кафе, которую мне пришлось позднее вести. В математике я был тоже далеко не силен — вернее будет сказать, очень слаб — и в алгебре, и в тригонометрии, которые казались мне ужасающе скучными. Нам не сделали ни одного намека, насколько я помню, о том, какое применение могут найти в практике синусы, косинусы, тангенсы и углы. Как ни странно, я всегда был первым в классе по планиметрии в школе мистера Никольса. Мне очень нравилось самому придумывать теоремы, и я не помню ни одного случая, чтобы мне не удалось добиться решения задачи, хотя над некоторыми из них мне и приходилось сидеть до поздней ночи. В классе был другой мальчик, который был первым по всем дисциплинам, и я очень старался побить его по геометрии, потому что почти во всем другом мои дела были плохи. Я помню, что сам разработал оригинальное доказательство знаменитых „пифагоровых штанов“ Евклида, которое признал сам мистер Никольс. Мальчик, который был первым во всем, впоследствии ничем порядочным не сделался.