Роберт Шуман. Его жизнь и музыкальная деятельность - [5]

Занятия с Виком продолжались недолго: за недостатком времени Вик должен был их прекратить. Вместе с ними исчезла вся прелесть и смысл Лейпцигского пребывания. Недолго думая, Шуман решил перейти в Гейдельбергский университет, уверив мать, что там средоточие знаменитых профессоров-юристов. В действительности это был лишь предлог; ему просто хотелось покинуть Лейпциг. Кроме того, в Гейдельберг его привлекал друг его Розен и профессор Тибо – не как известный юрист, а как страстный любитель музыки, который не раз говорил, что ненавидит юриспруденцию и что если бы ему пришлось жить вторично, то он бы сделался, наверно, музыкантом. Получив согласие матери, Шуман простился с ненавистным ему Лейпцигом и отправился в Гейдельберг в почтовом дилижансе. Его мрачное настроение тотчас же прошло и уступило место безграничному веселью.

Сидя рядом с кучером, он радуется прекрасному дню, погоняет лошадей и потешает всех пассажиров своим бесконечным остроумием. Счастливый случай дал ему в спутники Алексиса Виллибамда, в котором он нашел одного из своих лучших друзей. Во Франкфурте была их первая длинная остановка. Вместе с новым другом он осматривает город, бродит, мечтая, по окрестностям и, увлеченный желанием играть, идет в музыкальный магазин, выдает себя за управляющего богатого английского лорда, который будто бы поручил ему выбрать инструмент для покупки, и с помощью такой невинной хитрости играет несколько часов подряд. Путешествие в Гейдельберг Шуман сравнивает с живой, веселой картиной Гогарта или голландского мастера. Подъезжая к Рейну, Шуман закрыл глаза, чтобы при первом взгляде насладиться вполне величественным зрелищем отца-Рейна. Поездка по Рейну доставила ему меньше удовольствия – он чувствовал себя дурно на воде, но в общем путешествие прошло настолько весело, что с приездом в Мангейм у Шумана в кармане оказалось всего 3 флорина, вследствие чего он прибыл в Гейдельберг пешком.

В Гейдельберге Шуман поселился вместе с Розеном и зажил припеваючи. «Я очень весел, – пишет он матери, – и иногда даже очень счастлив: я прилежен и аккуратен. Юриспруденция мне нравится у Тибо и Миттермайера, и я только теперь постиг настоящие достоинства этой науки, которая отстаивает святые права человечества». Но, несмотря на все свои хвалебные гимны этой науке, Шуман так же мало ею занимался, как и прежде: вставал рано, в 4 часа, до 8 занимался наукой, но едва ли слишком усердно; в 8 играл на фортепиано, с 10 до 12 проводил в университете, после чего совершал продолжительную прогулку. Он примкнул к новообразовавшемуся обществу студентов – Саксоборуссия, среди которого вел веселое, беспечное существование. Студенчество в Гейдельберге во многом отличалось от лейпцигского: было менее односторонне и пошло во взглядах, более изящно и сдержанно в обращении; потому Шуман не чуждался товарищей, составил себе обширный круг знакомых и вскоре сделался любимцем гейдельбергского общества.

На него сыпались самые разнообразные приглашения: то он на музыкальном вечере у Тибо и Миттермайера или в концерте, где восхищает всех своей игрой, доставившей ему славу первого пианиста в Гейдельберге, то на балу или маскараде, где не менее поражает всех своим искусством в танцах. Такой образ жизни отразился пагубно на финансах Шумана, особенно когда он задумал предпринять небольшое путешествие по Италии, для чего изучил в короткое время итальянский язык настолько хорошо, что перевел некоторые из сонетов Петрарки и стихотворений Альфиери на немецкий язык. Путешествие продолжалось недолго; недостаток денег вынудил его вернуться обратно уже из Венеции. Его письма к матери, опекуну и брату полны просьбы о деньгах, и хотя всякий из них старался по возможности исполнить желание общего любимца семьи, но помощь их оказывалась недостаточной, Шуман находился в вечном безденежье и делал долги. Товарищи его, Розен и Земмель, тоже поступивший в Гейдельбергский университет, напрасно убеждали его заняться юриспруденцией, так как средств отца не хватало при таком образе жизни. Шуман не слушал их. Хотя он пишет домой, что желал бы сделаться хорошим юристом, однако в душе юного артиста тайно, но неудержимо зрело убеждение, что музыка – его единственное и верное призвание. Если для науки у него не хватало времени, то для музыки ему мало казалось дня, он ей часто отдавал ночи. К этому времени относятся множество мелких вещей, начало симфонии, несколько номеров, вошедших впоследствии в «Papillons», этюды для фортепиано, начало концерта в F-dur, токката в D-dur и вариации на имя Абегг, явившиеся первым произведением Шумана в печати. Виртуозность Шумана мало подвинулась вперед, но музыка все более и более завладевала его душой. «Я иногда так поглощен музыкой, – пишет он Вику, – и так переполнен звуками, что мне невозможно их записать». Давнишняя мечта, подавленная в угоду матери, загорается в нем с новою силой. Он сознает, что вся его жизнь была лишь двадцатилетней борьбой между поэзией и прозой, музыкой и юриспруденцией, чувствует свою силу в одной и свое бессилие в другой, мучается сознанием потерянных годов и наконец после концерта Паганини решает окончательно сделаться музыкантом, то есть идти по тому пути, который указывает ему гений, причем пишет матери, просит вновь ее согласия и убеждает ее обратиться за советом к Вику, полагаясь совершенно на его решение и на правильность его музыкальной оценки.