Рижский редут - [14]

Если бы тогда я догадался спросить у нее, на каком языке разговаривала она с носильщиком! Если бы она мне ответила! Если бы я хоть удивился тому, что две женщины, доверившись какому-то незнакомому носильщику, спешат тайно поселиться в любом месте, куда бы он их ни отвел! Многих наших бед, не говоря уж о лишней суете, удалось бы избежать. Но мне тогда и в голову не пришло, что рижские носильщики не знают французского языка.

– Я отпрошусь на службе и схожу в Московский форштадт. Может статься, купцы посоветуют мне, у кого снять чистую комнату. Если вас будут искать, то первым делом пройдут по гостиницам. Точно ли никто не догадался, что вы уехали в Ригу? – спросил я.

– Боюсь, что догадаться нетрудно, – мрачно отвечала Луиза. – И тем важнее для нас хорошо спрятаться.

– А ты будешь нас каждый вечер навещать, – добавила Натали. – Когда же война кончится, мы найдем способ жить вместе. Я даже вот что придумала – я погибну на войне! Мы все так устроим, чтобы господин Филимонов получил извещение о смерти моей!

– О Господи… – прошептал я.

Нам только этой глупости недоставало. Но мысль о том, что я вновь буду встречаться с моей Натали, заглушила доводы рассудка, и я вместо того, чтобы образумить мою любимую, спросил, как они с Луизой отыскали мое жилище на Малярной улице.

– Нас твоя матушка надоумила. Ты же писал ей, где поселился, и так обрисовал свою голубую дверь с белыми вазонами и лентами, что спутать было невозможно.

Выходило, что Натали, уже выйдя замуж, бывала у матушки и расспрашивала обо мне. С одной стороны, это звучало утешительно, а с другой – матушка, узнав, что ко мне сбежала от супруга замужняя дама, в восторг не придет и может даже как-то подучить господина Филимонова, где ему искать беглянку. Открытая связь с замужней уже достаточно опасная вещь, а женитьба на разведенной – лучший способ для офицера погубить свою карьеру, и матушка сделала бы все возможное, чтобы нас разлучить.

Все смешалось в моей голове – прекрасные воспоминания и возникшие тревоги. А рядом шла Натали в тяжелом суконном гаррике почти до пят, скрывавшем ее тонкий и женственный стан.

К удивлению моему, Луиза нашла жилье в городских стенах, на маленькой Конюшенной улице, неподалеку от Карлова бастиона. Если вспомнить, как переполнена была Рига беженцами из Курляндии и армейскими чинами, то ей неслыханно повезло. Так я и сказал, но она даже не улыбнулась.

– Вряд ли я найду вам пристойное жилье в самом городе, скорее уж в Петербуржском форштадте… – начал было я и осекся, форштадты рижские находились под угрозой. При опасном приближении противника их решено было сжечь.

– Мне хотелось бы жить неподалеку от тебя, Сашенька, – тихо сказала Натали и неприметно пожала мне руку.

– Возьмите, – произнесла Луиза, протягивая мне замшевый мешочек, смахивавший на кисет для табака. – Обратите это в деньги и устройте нам приличное жилье. Пока не сделаете этого, не появляйтесь тут. Нужно соблюдать осторожность.

Это был приказ – и самый голос изобличал особу, которая родилась с желанием приказывать. Менее всего эта Луиза походила на приветливую и льстивую девицу из модной лавки.

Натали протянула ко мне руки, чтобы обнять, но спохватилась – хотя стемнело и улочка была сейчас пустынна, но горело несколько фонарей и кое-где выставленные на окна свечи. Странные мысли пришли бы в голову добродетельному бюргеру, увидь он, как обнимаются и целуются в уста двое молодых мужчин.

– Чуть не забыла, господин Морозов. Там среди прочего есть медальон, в нем вставлена миниатюра. Извлеките ее; вы, мужчины, умеете это проделывать более ловко, чем мы, женщины, – добавила Луиза и как-то криво усмехнулась. – И при встрече верните мне. Она мне дорога. Коли будете нас спрашивать – мы поселились под именем Гамбсов, я герр Генрих Гамбс, а это мой брат Пауль. Пойдем, сударыня.

Она произнесла имена несколько на французский лад – «Анри» и «Поль».

Луиза постучала в окошко, почти сразу же дверь отворилась, и француженка увела в дом свою русскую хозяйку.

Я неторопливо пошел обратно. Слишком многое следовало обдумать, и я оказался у знаменитой голубой двери, когда она была заложена засовом. Пришлось стучать в окошко.

Хозяин в ночном колпаке с заметным неудовольствием впустил меня.

– Я должен был проводить двух приятелей моих, которые в Риге едва ль не первый день и рисковали заблудиться, – объяснил я.

– Что ж это они прибыли, когда началась война и всем следует, наоборот, уезжать подальше? – спросил хозяин.

– Прибыли по служебной надобности, герр Шмидт.

Он дал мне свечу в подсвечнике, чтобы я не сломал себе шею, поднимаясь наверх, и вернулся на супружеское ложе.

У себя в комнате я высыпал на стол содержимое замшевого кисета. Это были украшения, золотые кольца, серьги, браслеты. Одну пару серег я знал – ее праздничные, девических времен, надеваемые на балы и в театр. Перстенек тоже был мне известен, я видывал его, когда украдкой целовал ей руку. Я понял: господин Филимонов ограничивал Натали в деньгах, и она принуждена была продавать драгоценности, полученные в приданое. Кроме того, там оказались жемчуга, на мой взгляд, очень дорогие, и старинная золотая брошь в два вершка высотой, изображавшая букет роз, с рубинами, изумрудами и бриллиантами, и прочие безделушки немалой цены. Возможно, Натали получила их в наследство от покойной бабки, которая ее очень любила.