Ритуалы плавания - [40]

Тут в каюту вошел Виллер.

— Сэр, мне велено передать вам, сэр. Капитан надеется, что вы сделаете одолжение и через час прибудете к нему на ужин.

— Передайте капитану мою благодарность и скажите, что я обязательно буду.

ГАММА

Ну и денек сегодня… Еще утром я был полон бодрости, тогда как сейчас… Но вам, вероятно, захочется узнать все, с самого начала. Прошло ужасно много времени с тех пор, как происшествие с Колли казалось покрытым туманной дымкой, и я пытался разогнать ее — самоуверенно, даже самодовольно… Саммерс не зря считает, что в случившемся есть и моя вина. Что ж, так или иначе, виноваты все, но более всех — наш узурпатор! Позвольте же мне провести вас тем же путем, что прошел я, милорд, шаг за шагом, с целью не столько развлечь вас, сколько вызвать справедливое негодование и представить все случившееся на ваш суд.

Не успел я переодеться и отпустить Виллера, как его место тут же занял Саммерс, выглядевший невероятно элегантно.

— Господи, Саммерс, неужто вы входите в число приглашенных?

— Да, представьте, удостоился чести.

— Наверное, редкий случай.

— Как сказать. Олдмедоу приглашали четыре раза.

Я вытащил часы.

— Еще десять минут. Что предписывает на этот счет корабельный этикет?

— Если приглашение исходит от капитана, то явиться положено с последним ударом склянок.

— В таком случае я разочарую его, придя пораньше. Хотя, учитывая наши отношения, подозреваю, что он предпочел бы увидеть меня как можно позже.

Визит мой к капитану Андерсону был обставлен с церемонностью, достойной адмирала. Каюта напоминала кабинет — не такой большой, как салон для пассажиров или офицерский салон, — казавшийся, однако, королевской резиденцией по сравнению с нашими убогими чуланами. Владения капитана растянулись во всю ширь корабля, отдельные отсеки вдоль бортов представляли собой спальню, гардеробную, личный гальюн и еще один, маленький, кабинет, из которого, наверное, мог бы командовать флотом какой-нибудь адмирал. Как и в салонах — офицерском и пассажирском, — в задней стене (или, как выразился бы моряк, в кормовой переборке) красовалось одно-единственное широкое окно в свинцовой окантовке, через которую было видно не меньше трети всего горизонта. Часть его была заслонена — с первого взгляда я даже не понял чем. Еще часть закрывал сам капитан, который, едва я вошел, воскликнул самым, если можно так выразиться, праздничным голосом:

— Входите, входите, мистер Тальбот! Простите, что не встретил вас на пороге — как видите, тружусь в саду!

Так оно и было. Огромное стекло загораживала целая плантация вьющихся растений, каждое из которых змеилось вокруг бамбуковой подпорки, торчащей из цветочного горшка, что стояли на полу под окном. Подавшись чуть в сторону, я разглядел, что Андерсон поливает каждое растение из маленькой лейки с длинным носиком — изящной безделушки, подходящей, скорее, барышне для ухода за каким — нибудь хрупким причудливым цветком, — отнюдь не за деревьями в кадках. Казалось бы, мрачный капитан должен был неловко чувствовать себя в подобной обстановке, однако, обернувшись, он поглядел на меня так ласково, словно я был дамой, заглянувшей к нему на чай.

— Я и не знал, что у вас тут свой личный Эдем, капитан.

Капитан улыбнулся! Честное слово — улыбнулся!

— Можете считать, мистер Тальбот, что ветвь, за которой я ухаживаю, все еще невинная и цветущая — та самая, коей украсила себя Ева тут же после сотворения.

— Не прообраз ли это потери невинности, капитан? Не предтеча ли фигового листка?

— Быть может, быть может. До чего же вы затейливо выражаетесь, мистер Тальбот.

— Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?

— Что до меня — я говорил серьезно. Слышал, что в древности люди делали из таких венки. А когда он расцветет, будет очень душистым и белым — восковой белизны.

— Тогда мы можем возложить на себя венки перед пиршеством, как древние греки.

— Сомневаюсь, что подобный обычай пойдет англичанам. Однако видите вы, что у меня целых три дерева? Два из них я вырастил из семян!

— Сколько гордости в вашем голосе! Это действительно так трудно?

Капитан Андерсон довольно хохотнул. По лицу его разбежались морщинки, глаза сияли, подбородок вздернулся вверх.

— Сэр Джозеф Банкс[33] считал, что это невозможно! «Андерсон! — говорил он. — Ищите черенки, дружище! А семена можете сразу выкинуть за борт!» Но я не сдавался и в конце концов вырастил целый ящик — саженцев, я имею в виду, — хватило бы для того, чтобы снабдить всех гостей на приеме у лорд-мэра, если они, как вы изволили выразиться, захотят украсить себя венками. Однако о чем это мы? Такое даже представить-то трудно. Какие еще венки в парадном зале Гринвича! Садитесь, мистер Тальбот. Что будете пить, сэр? Тут есть из чего выбрать. Сам я разве что пригублю — не любитель, знаете ли.

— Пожалуй, вина.

— Хоукинс, красного! А вот у герани, мистер Тальбот, листья привяли. Присыпал ее порошком серы — не помогает. Должно быть, погибнет. Что ж, разводишь сад в открытом море — будь готов к утратам. Когда я впервые плавал капитаном, потерял все, до единой веточки.

— В жестоких боях?

— Нет, из-за погоды, сэр, — неделями не могли дождаться ни ветра, ни дождя. Нечем было поливать. У нас тогда еще и бунт случился. Так что одна герань — это еще ничего.