Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26 - [37]

 - Ну, какой ты Коваль? – с укоризной говорил Анжей, - был ты евреем и евреем помрёшь.

    Трудно было Ковалю скрыть, да и не хотелось, от напарника свою национальную принадлежность, особенно в бане. Вместе они прожили уже несколько лет без семьи, без друзей и знакомых. Не было смысла и настроения скрывать. И рассказывал он Анжею длинную и тяжёлую историю своей жизни. Когда Ковалю становилась очень муторно на душе от своих же воспоминаний, Анжей начинал, или вернее, продолжал свой рассказ о своих скитаниях, о красивой богатой жизни детства и юношеских лет. Но когда Коваль отходил немного, Анжей замолкал и Коваль продолжал рассказ о своей Одессе. Коваль – совсем не Коваль, а Айзенштадт, живший и в Одессе, и в Ольгополе, и в Палестине. Слёзы на глазах наворачивались, когда он произносил имена своих сестёр, матери, её семьи. Они все погибли у него на глазах в еврейских погромах. Пошёл он в погреб за квашеной капустой и остался жив. Все годы он проклинал себя за трусость, что просидел в погребе, когда погромщики жгли их дом, насиловали сестёр и убили всех, всю семью.

    Итак, я родился в Одессе, - начинал длинный рассказ о своей жизни Коваль. - Это уже что-то. Я был третьим в семье. Две сестры и я.

    Семьи моих родителей были сугубо еврейские. У отца была большая и достаточно бедная семья, если можно определить бедность достаточностью. Мальчик и две девочки были на руках маленькой тихой, работящей матери. Её мать, моя бабка, в своё время, будучи совсем молодой, влюбилась в красивого здорового парня - моего деда по отцовской линии. Они решили пожениться, но семья отца не давала разрешения на свадьбу, потому что невеста была из православных.

 Какие были скандалы. Доходило до того, что дед готов был принять христианскую веру, лишь бы остаться со своей любимой. Но бабушка была умнее, она перешла в иудаизм, стала истинной иудейкой, соблюдающей все каноны и предписания иудейской веры. Исправно соблюдала все обычаи, научилась читать на идиш, ходила в синагогу. Отец, наоборот, был большой шумный еврейский мужик с пудовыми кулачищами, бычьей шеей и короткой стрижкой под бобрик. На нем круглый год были парусиновые широкие брюки и тельняшка «рябчик», только в холодные дни он тельняшку прикрывал ватником, а в сильный дождь накрывался кульком-рогожей. Родом семья была из херсонщины. С раннего детства отец ошивался в одесском порту, где можно было подработать. Там он возмужал,  окреп, научился немного читать, много пить и не пьянеть. Много лет работал грузчиком в порту. Во время еврейских погромов за компанию с другими евреями бежал в Палестину, прихватив с собой всю семью. Когда стало потише, вернулся в Одессу под фамилией Коваль, потеряв в далёкой и жаркой Палестине свою принадлежность к Айзенштадтам, работая также в порту грузчиком.

    Семья матери из провинциального местечка Волынской губернии жила мирно, тихо. Её отец, глубоко верующий еврей, мотался по югу Малороссии, работая коммивояжёром (сейчас бы его назвали менеджером), зарабатывал прилично, жили не плохо. Он смог дать детям приличное образование. Со временем отец матери переехал с семьёй в Одессу, работая на фабрике металлических и скобяных изделий на Прохоровской.

    Когда мой отец умер, не дожив до старости, все гурьбой, переехали на родину матери, в еврейское местечко Ольгополь на Волыни. Кто учился, кто  работал. Жили мирно и спокойно. Но вот случились еврейские погромы, вся семья погибла, остался я один. Переживал ужасно, болел, еле выжил. И подался в Одессу. Один на белом свете. Ни дома, ни семьи, ни денег. Ничего.

    Коваль замолкал, тяжело переживая свой же рассказ.  

    Тогда вступал Анжей.

 - Да что говорить. Тяжела житуха. Вот я, родился в богатой польской семье в далёкой Варшаве, вернее, под Варшавой, вёрст двадцать от города в богатом пригороде Варшавы. Семья большая, отец, мать, две сестры, три брата. Там, тётки, дядья и много ещё кого было в нашем доме. Отец занимался лесоторговлей. Жили зажиточно, даже богато. Дела у отца шли хорошо. Лес шёл по хорошей цене. Держали хорошую конюшню, тарантасы, коляски, верховых лошадей. В доме были гувернёры и гувернантки, изучали языки, музицировали, учились танцам, живописи. Вполне аристократическая семья. И окружение было соответствующее.

    Со временем, когда я подрос, стал взрослым парнем, отец отправил меня с младшим братом под надзором гувернёра в Италию на отдых, учёбу и совершенствование в живописи, поднабраться жизненного опыта. Снарядили нас в дальнюю дорогу, гувернёру дали денег на дорогу и обещали посылать нам деньги на жизнь и учёбу.

    Волшебная Италия покорила меня. Почти два года мы наслаждались вольготной жизнью. Но как-то подошло время получать очередные деньги на проживание, а нам не выдали в банке положенные нам переводы, как мы предполагали и на что надеялись. Но перевода не было. Пытались связаться с Варшавой, но никак не смогли. Добрались до  Посла Польши в Риме. Он долго выяснял наше положение и в конце концов сообщил нам, что в Варшаве случилось несчастье, во многих метах Польши прошли бунты, поджигали имения, убивали богатых людей, грабили усадьбы. Как видно, сообщил нам Посол, и наша усадьба попала в этот водоворот. Посол предложил нам вернуться в Польшу и выяснить всё на месте. К тому времени у нас практически не осталось денег на обратную дорогу. А те, которые оставались для  оплаты  гостиницы  и  учителям, украл гувернёр и скрылся.