Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26 - [28]

    Попробуйте заговорите со старым одесситом о трамвае его детства, и вы увидите потеплевший взгляд, грустную улыбку и услышите начало восторженного монолога:                                                                                   

- Вы себе даже не можете представить, себе... наш одесский трамвай, что внутри, что снаружи – это «эпыс»[15]. Прокатиться на буфере-«колбасе» - это  же  одно удовольствие. Платить за проезд не надо, ветерок обдувает тебя во все стороны. Прелесть. А эти «грибки» - на остановках, а эти самобытные металлические столбы, а надписи на окнах вагонов - «Не высовываться». Как шутили одесситы «Высунься – высунься, я посмотрю, что от тебя останется».  

Трамвайный юмор – отдельная страница народного одесского неунывающего южного:

-Гражданка, сходите, наконец?!                                                                     

 - А мне не скоро.

 - Сходите с моей ноги!

 Или:

 - Кондуктор, куда мы едем?

 - Вперёд.

 Или вот ещё:

 - Девушка, а какой это номер?

 - 28-й. Но Ваш номер не пройдёт.

 Много интересного:

 - Мужчина, что это Вы пихаете мне твёрдое в зад?

 - Мадамочка дорогая, это всего-навсего мой зонтик.

 - Вы слезаете на следующей или будете тут вечно потеть?

 - Передайте ватману, что он везёт людей, а не дров.

 - Вагон идёт в депо. Кому на вокзал – сходите тут, кому на Привоз – сходите там, а кому в Парк – можете совсем не сходить.

 - Кондуктор! Тут ногам жарко и дымом пахнет.

 - Поднимите ноги. Это букса горит. И так доедем. Это не впервой.

 - Граждане пассажиры. Не заполняйте задний проход.

 - Скажите, беременным женщинам вход через переднюю площадку разрешается?

 - Что-то я  не вижу из Вас сильно очень беременную?

 - А что Вы хотите, чтоб через два часа уже было видно?!

***

    Фёдор увидел выходящую из подъезда Акулину. Он знал её в лицо.

 - Ну, как, милая Акулина, - нежно и осторожно обратился к ней Фёдор, - что слышно от хозяина, выпустили его из кутузки?

 - Да, нет ешо, сидит, бедный и невиновный.

 - Говорят, что письмо какое ему передали с человеком, - как бы невзначай бросил Фёдор.

 - Да, было письмо. Я его хозяину дала.

 - А его не забрали в полицию?

 - Нет, оно там на столе. Как положил хозяин, так оно и лежит.

 - О! Это очень важное письмо. Оно может освободить твоего хозяина. У меня есть знакомые в полиции. Принеси его. Я им покажу и сразу отпустят. Я здесь подожду. Сделай, Акулина, добро хозяину. Он отблагодарит тебя за усердие.

 - Сичас. Ждите, - и быстро скрылась в глубине подъезда.

    Через минуту Акулина стояла перед Фёдором, держа в руке свёрнутую пополам бумажку. Фёдор взял письмо, развернул его, как бы внимательно читая его, покрутил в руках, сворачивал и разворачивал, посмотрел с обратной стороны, мыча себе что-то под нос. Протянул Акулине свёрнутый пополам листок и унылым голосом произнёс:

 - Нет, оно не годится для дела. В нём ничего такого нет, чтобы помогло твоему хозяину, – возвратил письмо Фёдор, - отнеси его и положи там, где взяла, чтобы хозяин не подумал, что ты украла.

 - Да вы што. Ни в жисть. Я ничего такого у хозяёв не брала, Б-же упаси.

    И ушла домой. Она и не подозревала, что Фёдор ловко подменил письмо и вручил ей совсем другое.

    «Дорогой наш уважаемый господин Маковский. Равинатский Совет Городской синагоги поручает Вам, нашему самому уважаемому господину, важное и очень серьезное поручение. На нашу общину обрушились большие несчастья. Люди болеют и умирают, казна наша оскудела. Гнев Божий неотвратим и грозен. Мы должны искупить свою вину за богохульство, разврат и недостойное наше поведение перед единым нашим богом вселенной. В наступающую Пасху по старинному  обычаю  мы  должны  замешать  святую   часть мацы кровью агнца – христианского младенца. Вам поручается эта мисия. Вам в этом помогут двое верных друзей. Они хоть и не иудеи, но верные нам. И никому не разгласят это великое деение во имя бога нашего – царя вселенной. Аминь!»

    Фёдора не смущало, что письмо подмётное написано по-русски с грамматическими ошибками, что оно так открыто и откровенно указывало на ритуальное убийство. Оно сработает. В этом он был уверен.

    Толпа на Ланжероновской, возле дома, где пропал мальчик, расходилась, оставляя после себя заплёванный подсолнуховой шелухой и окурками, тротуар. Дворники ругались самым замысловатым многоэтажным матом, как могли ругаться только одесские дворники, биндюжники и прочий шатающийся люд. Но переругать портовых грузчиков никто из них не мог и не собирался. Портовые знали кроме всем знакомых многоэтажных слов, ещё массу иностранных, которые умело вплетались ими в матерные выражения. Со  временем  эти  словечки осваивали и прочие городские, но у портовых грузчиков таких слов было в избытке, беспрерывно добавляя в закрученную ругань одесского говора.

Отступление – не лирическое

      Человек живёт на Земле всего один раз. И вот, эта одна жизнь – единственная жизнь, ни с чем не сравнима. Ни с ранее прожитыми жизнями, как считают некоторые, верящие в инкарнацию, ни с будущими жизнями,  в которых можно что-нибудь подправить. Будут ли они, эти будущие жизни? Вот в чём вопрос. Эта единственная жизнь даётся нам без нашего участия, без нашего желания. Иногда, а может быть и часто, без особого желания родителей. Обоих или каждого в отдельности. Но жизнь дана и прожить её – ответственность, наша забота, скорее, моя, чем наша. Никто за тебя её не проживёт, ни подскажет, ни научит. Нет учителей жизни. На нашем пути будут родители, без ума или с умом, любящие своих детей, учителя, с любовью или ненавистью взирающих на подрастающее дитя, братья и сёстры, если они у тебя есть или будут, часто ревнивые и не всегда близкие. Родных не выбирают, а соседей можно принять, а можно и отвергнуть. Когда ты на воле.