Ритуал тьмы - [114]

— Нет проблем, в этой восхитительнейшей гостеприимной стране меня больше ничто не задерживает. А ты что будешь делать, Никколо?

Юноша неуверенно перевел взгляд с пары оборотней на Людовико и обратно. Он думал о словах Гристо, о предложении пожить в стае и попытаться понять, кто он на самом деле такой. «Кем бы я ни был, у меня все равно есть обязательства», — понял Никколо.

— Сперва я должен позаботиться о моей семье и предупредить друзей, — объяснил он. — Но я хочу многое узнать и многому научиться. Мы сможем увидеться еще?

— Мы всегда будем тебе рады, волчонок. Твое место рядом с нами. Катя научит тебя принимать твое наследие. Она поможет тебе… восстановить душевную целостность.

Женщина улыбнулась Никколо, и тому на мгновение показалось, что он попал домой.

Париж, 1824 год

— Дорогая графиня, не было никакой необходимости приходить сюда лично, — коренастый секретарь министра иностранных дел едва мог скрыть свое недовольство ее внезапным визитом. — Я уверен, что письменное прошение…

— Опять не дало бы никакого результата, — перебила его Валентина.

Ее терпение было на исходе. За последние недели она написала множество писем, общалась с разными политиками, задействовала все рычаги, чтобы выяснить судьбу Людовико, но ее муж, казалось, как сквозь землю провалился.

Вот уже три месяца она не получала от него никаких новостей. Последнее его письмо было доставлено с корабля, на котором Людовико направлялся в Албанию, а затем его след терялся, и Валентине казалось, что во Франции не было ни одного человека, который захотел и смог бы ей помочь.

Министр иностранных дел Шатобриан[67] был ее последней надеждой, но сперва предстояло пробить оборону этого чиновника, столь рьяно охранявшего вход в комнату своего начальника, словно он был разжиревшим Цербером у входа в преисподнюю.

— Послушайте, почему бы вам просто не попробовать? — Валентина мотнула головой в сторону двери. — Спросите министра, не согласится ли он меня принять.

Толстенький секретарь неуверенно поднялся со стула и скрылся в кабинете Шатобриана. Через пару мгновений дверь распахнулась, и чиновник, поклонившись, позволил Валентине войти.

Министр иностранных дел оказался кряжистым мужчиной с густыми черными волосами, такими взъерошенными, что казалось, будто он специально их растрепал. Подойдя к Валентине, Шатобриан поцеловал ей руку.

— Моя милая графиня, если бы я знал, что этот глупец заставляет вас ждать в приемной, я немедля вышел бы вам навстречу. Мадам де Рекамье весьма восторженно отзывалась о вас.

— Благодарю, мсье, не могу не ответить вам таким же комплиментом. Следуя совету Жюли, я прочитала «Аталу»[68], и это принесло мне большое наслаждение.

Министр, самодовольно улыбнувшись, слегка поклонился.

«Если лесть позволит мне добиться своего, — подумала Валентина, — то я еще, чего доброго, начну хвалить его прическу или вкусы короля».

— Я очень благодарна вам за то, что вы согласились на эту аудиенцию, милорд.

— Прошу вас, присаживайтесь. Насколько я понимаю, речь идет о семейных проблемах с вашим мужем графом Карнштайном, не так ли? — осведомился Шатобриан.

— Он уехал по делам в Османскую империю, и я с начала года не получала от него писем, чего раньше никогда не случалось. И вообще, у меня о нем нет никаких вестей, и это крайне меня беспокоит.

«От угрызений совести я не могу спать ночью. Это ведь я отправила его туда на поиски Никколо. Если теперь пропадут они оба, я себе этого никогда не прощу».

— Понимаю. По какому делу ваш муж направился туда?

— Это связано с импортом серебра, — не моргнув глазом, ответила Валентина. — Мой муж хотел осмотреть серебряную шахту, которую собирается приобрести.

Ложь далась ей легко, ведь она была недалека от правды.

— Османская империя — весьма сложное государственное образование, — задумчиво протянул министр, принимаясь ходить туда-сюда по комнате. — Это многонациональная страна, и множество народностей стремятся к созданию своих государств. Фактически там постоянно ведется гражданская война, и я боюсь, что французское влияние в этом регионе невелико. «Больная на Босфоре»[69], так, кажется, говорят. Если ваш супруг намерен вести там дела, то он отважен до безрассудства.

— Да, такова его природа, — улыбнулась Валентина. — Но сможете ли вы помочь мне, милорд?

— Посмотрим, что я смогу сделать, — пообещал Шатобриан.

— Благодарю вас, — Валентина встала. — Пожалуйста, сообщите мне, если вам что-либо станет известно.

Монастырь неподалеку от Каламбаки, 1824 год

Никколо смотрел вниз. Монастырь, в который его привели Катя и Гристо, был построен на высокой скале. Когда они пришли сюда ранним утром, скалы были укутаны туманом, и казалось, что это место получило свое название не зря — с болгарского оно переводилось как «Плывущий в воздухе».

Монахи подняли их наверх, сбросив вниз сетку на канате, и, следуя христианским заповедям о любви к ближнему, предоставили скромную пищу и жилье. Никколо благодарил их от всей души, мучаясь, впрочем, угрызениями совести — если бы монахи знали об истинной природе своих гостей, вряд ли они проявили бы такую доброту.

Вымывшись и побрившись, итальянец впервые за долгое время почувствовал себя тем человеком, каким был раньше. Конечно, его раны давно зажили — Катя при помощи Гристо объяснила, что это проявление его дара, — но шрамы напоминали Никколо о шахте и о борьбе…