Ритуал - [65]

Тут бег его мыслей прервали. Дверь у него за спиной открылась. Резко обернувшись, Жан увидел на пороге Григорию. Ее лицо блестело от пота, на темной сутане проступили влажные пятна.

— Добрый день, мсье Шастель. — Она вымыла руки в стоявшей на столике у порога глиняной миске. — Я с поля, воевала с сорняками. Один Господь знает, почему Он дозволяет им расти там, где мы возделываем землю. — Она вытерла руки полотенцем. — Мне кажется, вы несколько удивлены, мсье. Ora et labora — вот девиз нашего ордена: молись и трудись. Терять время попусту не в наших правилах.

Сев к столу, она наморщила лоб, увидев, что ее календарь открыт на 1 июня, и быстро убрала его в ящик стола, не заметив, как выскользнула и упала на пол грязная записка.

— Чем могу вам помочь, мсье? Если вы ищете бестию, тут ее нет.

— Вы уверены?

Вопрос вырвался у него прежде, чем он успел сдержаться. Жан поспешно сдернул с головы треуголку, чтобы отвлечь внимание от своих слов. Тем не менее, от него не укрылось, что Григория едва заметно вздрогнула. Одна ее рука легла на четки, висевшие у нее на груди.

— Нет, я не на охоте. Я тут из-за Антуана. Мне хотелось узнать, не появлялся ли он тут с нашего разговора в Мальзье.

Она дружелюбно кивнула.

— Благодарю вас за заботу. Нет, больше я ни его, ни его пса не видела. И это доставляет мне большое облегчение, а Флоранс, по счастью, вообще не заметила его ночных блужданий. Это… это очень бы ее напугало.

Жану показалось, что высокомерие с нее отчасти спало. Теперь был его черед сделать шаг ей навстречу.

— Я хотел еще раз поблагодарить вас за предостережение против Данневалей.

— Мне показалось правильным, чтобы вы об этом узнали. Если Данневали подыскивают подозреваемых, то пусть открыто с вами поговорят, а не выспрашивают за вашей спиной.

Ему вспомнились слова молдаванина о Флоранс.

— Раз уж мы заговорили про вопросы и открытость, скажите, откуда родом ваша воспитанница?

— Чем вызван ваш интерес, мсье?

— По всей очевидности, мои сыновья попали под ее чары. Разве я не вправе узнать о ней побольше? Или это тайна?

Григория сложила руки перед собой.

— Мы этого не знаем. Однажды ночью младенец просто появился в корзинке у наших ворот, — помолчав, сказала она. — Мы не нашли ничего, что указывало бы на ее происхождение, но мешочек с золотыми монетами и регулярные ежегодные выплаты позволяют предположить, что речь не идет о крестьянине.

Серо-карие глаза требовали от него безмолвного обещания не разглашать эти сведения.

Доверие аббатисы Жана обрадовало.

— Понимаю.

Вероятно, Флоранс — внебрачная дочь знатного человека, который не решился убить новорожденную и предпочел отдать ее на воспитание.

— Не хотите присесть ненадолго, мсье Шастель? — предложила аббатиса.

Кивнув, он сел против нее, не отложив при этом мушкета. Его он держал вертикально, положив руку надуло, точно король на скипетр.

— К сожалению, я больше не видела и Пьера в нашей часовне, — сказала Григория и предложила леснику воды, которую он с благодарностью принял. — У меня сложилось впечатление, что, в отличие от вас, он не отвергает церковь и Бога. Вы его урезонили и ему тоже запретили приходить в монастырь Сен-Грегуар? Это очень меня печалит. Господь рад молитвам в доме Своем.

— Господь? — фыркнул Жан, ведь разговор на его взгляд грозил свернуть на религию. — Я с этим покончил.

Она посмотрела ему в глаза, дружелюбно и испытующе одновременно, словно старалась прочесть его мысли.

— Почему, мсье Шастель? — Она подалась вперед. — Не будем ради разнообразия говорить про пастора Фрика. Вопрос я вам задала еще в Мальзье, перед тем, как нас прервали. Господь никому ничего дурного не делает.

Он крепче сжал зубы.

— Вот именно, — презрительно бросил он. — Господь никому ничего дурного не делает, но и доброго тоже. Как еще он мог допустить, чтобы… — Он запнулся.

— Что допустить, мсье Шастель?

— Нет, оставим этот разговор. — Жан покачал головой, в глубине души он боролся с желанием открыть перед ней свои сомнения. Что-то неотступно подталкивало его выговориться. После того, чему он был свидетелем в Согю, после их разговора, он больше не равнял аббатису с другими служителями церкви. — Вы правда хотите знать? Ну… Трудно верить в любовь Божью, когда изо дня в день видишь несправедливость, против которой Он ничего не предпринимает. Где Господь справедливый, когда Он так нужен? Когда бы Он наказывал алчных и лживых? Какой миру толк с того, что Он творит суд за гробом, а не на земле? — Сам того не желая, лесник заговорил враждебно. — Вы несете людям слово Его, аббатиса? Как вам удается верить в то, что вы рассказываете людям? — Он указал за окно. — Вы знаете Фрика. Вы видели, в какой роскоши живет он и другие попы? Какие богатства они накапливают и как требуют с крестьян поборы на церковь, взимают десятину, чтобы набивать себе амбары и чердаки? — Ом подался вперед, его могучий кулак бухнул по страницам конторской книги. — А как с вашим монастырем? Что происходите деньгами, которые вы собираете? Вы прячете луидоры в монастырской церкви или нижнее белье у вас тканого золота?

Григория не утратила спокойствия. Она почти достигла желаемого, и такая гневная вспышка показывала, что она проникла ему в душу глубже любого священнослужителя до нее. В голосе лесника она слышала ожесточенность и горе. Гнев на благосостояние и образ жизни некоторых клириков лишь прикрывал другую обиду. Было еще что-то, какое-то особое событие в его жизни, отвратившее его от креста. Тут ей вспомнилось одно случайно оброненное им замечание.