Ритмы восхода - [5]

— Да-а, наша улица хилый фон для нее, — признавал Витька.

Он был прав. Галя выросла из нашей улицы, как вырастают из детского платья. Здания улицы Горького были ей больше к лицу, чем деревянные развалюхи. Первыми это поняли наши матери. Они вдруг без всяких видимых причин принялись честить ее почем зря.

— Никто не отнимает у нее красоту, — доказывали они, — но нельзя же думать только о нарядах! Кто-нибудь видел хоть раз, чтобы она помогла матери вымыть пол? Является, пава этакая, с работы и сразу к зеркалу, платья мерять — вот вся ее забота!

Мне кажется, женщины ополчались против ее нарядов неискренне. Дело тут было скорее в том, что ни на кого из нас Галя не обращала внимания. Меня это мало трогало: я не собирался еще заводить себе девушку. Я больше думал о том, как закончить школу и поступить в институт. На этот счет у меня были твердые планы, и я не собирался от них отступать. Поэтому вздыхать по Гале я предоставлял другим. Но это было безнадежно: наверное, вместе с улицей она переросла и нас, и даже Якова Михайловича.

А он никак не хотел с этим смириться. Сколько раз я видел, как он пытался ей что-то втолковать, но все напрасно. Она даже не останавливалась с ним. Шла себе и посмеивалась. Ей виделось нечто большее, чем могла вместить в себя наша неказистая улица. Такое могло встретиться только в соответствующей обстановке, где-нибудь в шикарном месте, или случайно, на центральных улицах. А встреченное там должно было соответствовать своими высшими качествами Галиной красоте. Она хотела меняться так на так.

Якову Михайловичу оставалось только провожать ее до трамвайной остановки.

Судя по всему, это было неблагодарное занятие. После таких проводов он делался вялым и безразличным, как снулая рыба. Ему не очень-то хотелось смеяться, когда, отправив ее, он возвращался к нам. Но надо отдать ему должное — он умел держать себя в руках. Даже Витькины выпады он парировал, спокойно посмеиваясь, и вскоре все забывали о его очередном поражении. Нам-то ничего не стоило забыть это, а ему, наверное, приходилось труднее. Мало кому понравится провожать девушку только до трамвайной остановки.

Не упускал случая пристать к Гале и Витька. Но он занимался этим от нечего делать, просто для смеха.

— Фрейлен вышла на поиски принца? — спросил он однажды, когда Галя во всем блеске остановилась возле нас.

— Угадал, — подтвердила она.

— И каков теперь принц?

— Как всегда. Рост сто восемьдесят сантиметров, вес восемьдесят килограммов.

— Так вот он же я! — радостно завопил Витька. — Во мне сто восемьдесят шесть!

Я не дотягивал до принца два сантиметра, а Яков Михайлович — добрых двенадцать. Он был одного роста с Галей, и данные принца она привела явно для него. Это понял даже Витька.

— Нет, братец Яков Михайлович, — сказал он, когда Галя ушла, — тут тебе ни с какой стороны не светит. Брось ты это дело.

Но Яков Михайлович и не подумал бросить. Казалось, эти сантиметры только подхлестнули его. Он решил сражаться до последнего. Раза два или три я видел, как он разгуливал на трамвайной остановке, поджидая Галю. Лицо у него было такое, будто он собрался прокатиться на мотоцикле по вертикальной стенке. Я даже не решился подойти к нему, так он был сосредоточен. А Гале хоть бы что: спрыгнув с трамвая, она шла домой, насвистывая какой-нибудь мотивчик.

— Яков Михайлович, — сказала она как-то, подойдя к нам, — не надо меня встречать. Я никого не боюсь. Спите себе спокойно.

— А я за тебя боюсь, — ответил он. — И потому мне не спится. Кроме того, я люблю заботиться о ближних, — это он сказал для нас: ему было неловко, что Галя завела разговор при всех.

— Заботьтесь о других, — сказала она. — Я и так проживу.

Яков Михайлович не послушался ее и жестоко поплатился. Галя сделала дьявольский ход. Она купила туфли на самых высоких каблуках и стала выше на несколько сантиметров. Надо сказать, что так она выглядела еще грациознее, но радости от этого Якову Михайловичу было мало. Как он ни тщился, а Галя смотрела на него сверху вниз. Вряд ли кому-нибудь такое может показаться приятным, а ему тут не светило действительно ни с какой стороны.

К Гале теперь было не подойти. Она разгуливала себе по улице, а Яков Михайлович взирал на нее со стороны. Он не на шутку растерялся от ее выходки. Галя же будто и не замечала ничего. Она по-прежнему каждый вечер останавливалась возле нас и развлекалась с Витькой Зайцевым. Тот за словом в карман не лез, а Яков Михайлович только поглядывал на нее и молчал. Смотреть на Галю можно хоть целый час, столько в ней всего красивого. Мы-то не очень это замечали, потому что выросли вместе, а он увидел ее впервые, когда ей было уже восемнадцать лет. Поэтому ему все бросалось в глаза: и ее смуглая кожа, и серые глаза, и черные волосы.

Замешательство длилось дней восемь-девять, не больше. Не мог же он, в конце концов, ждать, когда износятся ее чертовы каблуки. Это слишком долгое дело, а он не собирался больше тянуть. И тут он доказал, что не случайно стал кандидатом математических наук. Что и говорить, голова у него работала. Не всякий бы додумался до такого способа уравнять шансы. Мы вздрогнули от неожиданности, когда он в первый раз подкатил к ней на мотоцикле. Теперь она стояла, а он сидел рядом в седле и тут уж никто не смог бы определить, что он ниже ее.