Ритмы восхода - [26]

Его уложили, и он снова рассмеялся, вспомнив Лова. Он хохотал, и даже сестры, глядя на него, разулыбались.

— Ну, хватит тебе, — уговаривали они. — Перестань, здесь больница.

Больные хмуро смотрели на него, но им тоже хотелось улыбаться. И, может быть, впервые за все время они заметили, что из их окон видно красное вечернее солнце, и синий воздух, и слышно, как ветер перебирает листья тополей.

А когда совсем уже стемнело, к Бибо пришла Зарема. Она пришла, не спросясь деда, и, положив на белую больничную тумбочку сверток, сказала:

— Тут пироги, — Бибо смотрел на нее и смеялся. Ему было приятно смотреть на нее.

Она заторопилась вдруг и ушла. Так быстро, что белый халат на ней раздулся от ветра. Бибо видел в окно, как она вышла на улицу и скрылась в темноте. И ему захотелось петь. Что-нибудь, все равно.

— Ой, уарайда, уарайда, — запел он вполголоса. — Уарайда, ой.

— Успокойся, наконец, — просили его сестры. — Ну, чего ты такой неугомонный? Ведь ты не мальчишка, перестань.

А он все пел и пел, улыбаясь. Потому что ему было радостно, потому что легко и просто жилось ему на земле.

Полая вода

1.

Они ругались все время, пока мы волоком тащили лодку к реке и пока устанавливали на ней мачту с парусом. Было часов семь — полвосьмого утра, и дул холодный ветер с востока, и земля была мокрая, потому что с нее лишь недавно сошел снег, и было время первых весенних дождей. Река еще прибывала, но не так, как раньше, когда половодье только началось, а понемногу, почти незаметно, и вода шла мутная, но без льдин и мусора. У берега она слегка рябилась, а дальше по всей непомерной ее ширине размашистые и высокие бежали волны, каких не бывает летом или осенью, когда река спокойно течет в русле и только по легкой дрожи кувшинок можно догадаться, что она течет.

Потом лодка была готова, и мы уже сидели в ней, лишь оставалось толкнуться от берега, и Виктор начал снова.

— Добром это не кончится, — сказал он, глядя в сторону. — Попомните вы мои слова.

— А ты не бойся, хорек, — сказал Юра Кобцев. — Ты ничего не бойся.

— Мое дело предупредить, а там, как сами хотите, — сказал Виктор. — Не называй меня хорьком, — повернулся он к Юре, — я этого не люблю.

— Не буду, только замолчи, если можешь.

— Я брошу все и уйду. Чего ради я должен терпеть ругань.

— Никто тебя не звал сюда, беги, колобком катись.

— Если бы я сам не хотел, меня бы здесь не было.

— Толкайся же, наконец, — крикнул мне Юра. — Толкайся, может, он заткнется тогда.

Мы оттолкнулись и подняли парус, а правильнее было бы выгрести подальше от берега, и лодка осела, рванулась, черпнула бортом воды и понесла, скребя днищем о затопленные кусты. Когда нас вынесло от берега метров на двести, в самые волны, и парус бился и хлопал, ловя ветер, мы увидели доктора, Николая Павловича. Я сидел на корме с рулевым веслом, Юра Кобцев возился с мачтой, Виктор на носу вычерпывал воду, а доктор бежал вдоль реки за нами и что-то кричал, махая рукой и прижав другую к груди, но мы не слышали его.

— Надо вернуться, — сказал Виктор. — Он узнал нас, пойдет жаловаться.

— Возвращайся, — сказал Юра. — Прыгай и плыви, если хочешь.

— Сами нарываетесь на неприятности. Он ведь пойдет сейчас по родителям.

— Чего ты ждешь? — спросил Юра. — Прыгай, ты же смелый.

— Ну и злой он сейчас, — сказал я. — Того и гляди, начнет в нас камни метать.

— Кто, Николай Павлович? — спросил Юра.

— Ну да. А кто же еще?

— Все равно перевернемся, — сказал Виктор. — А потом еще неприятности из-за лодки.

— Потом ничего не будет, — усмехнулся Юра. — Никаких неприятностей, потому что мы утонем.

— Ты не смейся, ты глянь, какая вода.

— Скандал он затеет, держись только, — сказал я.

— Тех, что скандалят, много, — сказал Юра. — Лучше бы наоборот.

— Конечно, затеет, — сказал Виктор. — Законопатил, просмолил, а лодочка-то тю-тю. Я бы на его месте знал, что делать.

— Чуть-чуть потерпи, — сказал Юра. — Самую малость.

— Зря я с вами связался.

Мы замолчали, потому что трудно было говорить, так нас бросало, и ветер уносил слова, а доктор стоял на берегу и ему, наверное, было странно видеть свою лодку под парусом, и еще видел он, что лодка слишком мала для такой воды и непрочна, и мачта на ней слишком тонка, и слишком силен ветер. Он постоял немного и ушел. Был он невелик ростом, а издали, с реки, казался совсем незначительным, и мы смотрели, как он идет в гору к поселку, и на поселок мы смотрели тоже, на белые одноэтажные дома и корпус строящегося завода.

Потом по берегу сначала редко, потом гуще пошли деревья, начался лес, смешанный: сосны, дубы, березы; поселок скрылся. Наш берег был низкий, пологий, и он был слева по течению, а тот, противоположный, едва проглядываемый сквозь ширь реки и легкий туман над нею, высокий, овражистый; и по нему бесконечной цепью тянулись деревни, одна за другой, впритык — Некрасово, Россомакино, Гнеушево, потом незнакомые, но точно такие же: приземистые дома под соломенными крышами, кирпичные фермы, одна на две-три деревни — церковь.

Дальше за деревнями и еще выше чернели поля, пустынные и неопрятные, а с нашей стороны река вошла в лес, и было множество затопленных деревьев, серых и тоже неопрятных, и кое-где на них остались прошлогодние птичьи гнезда. В лесу, там, куда не дошла вода, еще лежал грязными пластами снег, и даже издали было видно какой он твердый и ноздреватый, и от снега к реке текли ручьи.