Ритка - [55]

Осторожно сбросил с себя одеяло в твердом сахарно-белом пододеяльнике, спустил с кровати ноги. Подумал: что ни говори, а хороши эти новые спальни! Удобно широкое низкое ложе, достаточно упругое, что в нем не вязнет тело. Да и жену не побеспокоишь, если вздумаешь встать.

Прошел на кухню, отдернул голубую штору. Мартовское утро уже угадывалось, как в ту последнюю ночь перед форсированием Днестра. Звезды еще теплились над серыми волнами шиферных крыш, но уже можно рассмотреть и разномастные гаражи в углу двора, и кусок улицы справа с белыми плешинами снега на асфальте. Видимо, намело ночью. Не сегодня-завтра апрель, а зима все еще дает о себе знать.

Под самым окном ветка сосны в черной городской хвое. Наверное, из-за этой сосны кухня и приглянулась ему больше других комнат квартиры. В молчаливом присутствии сосны чудится что-то вроде ненавязчивого понимания, даже сочувствия. И еще она напоминает о других деревьях — березах, лиственницах, кедрах, о луговом разнотравье и стремительных горных речушках — обо всем том, чего он, Копнин, как и всякий городской житель, лишен и о чем втайне тосковал. Потому, что вырос в деревне и, хотя в жизни у него было немало всяких перемен, они так и не подавили в нем тяги к природе.

Ветка за окном не шелохнется в предутренней дремоте.

— Опять ты куришь натощак? — в дверях кухни стояла жена, кутаясь в халат и позевывая.

В предрассветном сумраке ее лицо смутно белело у двери, но Копнин знал: оно сейчас розовое со сна, цветущее. Красивая у него жена! И умница, хорошая хозяйка, мать. И все же он не расскажет Нине Павловне о своем сне, своих мыслях. Почему? В этом надо сначала разобраться самому.

А жена добавила, включая свет:

— К врачу тебе надо обратиться. Совсем плохо стал спать. Куда такую рань поднялся?

Хмыкнул неопределенно ей в ответ. Нина Павловна вернулась в спальню и, кажется, снова прилегла там, а он подумал: странная все-таки штука — жизнь! Они прожили с женой более двадцати лет и вроде бы до сих пор понимали друг друга, а теперь вот…

За эти двадцать лет он, оказывается, так и не собрался рассказать Нине Павловне о том, что еще мальчишкой мечтал стать учителем. Тогда его, деревенского пацаненка, очень удручала мысль: почему люди так часто сами причиняют себе зло? Почему они так легкомысленны, безответственны, порой просто-напросто глупы? Ведь они же люди и должны все понимать!

Думая тогда о своей взрослой жизни, он видел себя чаще всего с ватагой деревенских мальчишек. Он ведет их по лесной опушке, с которой открываются широкие дали, и рассказывает им о солнце и звездах, о птицах и травах. Он учил бы их математике и русскому языку, непременно познакомил бы с историей родного края, а главное, научил бы дорожить каждой былинкой на родной земле! Сам-то он, Лешка, любил утренние зори на росистом лугу, по которому пробирался с удочками к реке, еще прикрытой в этот утренний час холстиной тумана. Долгими летними сумерками мог вдруг замереть посреди двора, восхищенный красками угасающего неба. Была по душе даже разбитая в пыль проселочная дорога, по которой так приятно шлепать босыми ногами, погоняя к дому отяжелевшую от молока Буренку!.. Он сумел бы показать все это ребятам так, что у них открылись бы глаза, они поняли бы, что нельзя жить на земле кое-как, вполсилы, и из его учеников выросли бы большие, красивые люди.

Не вышло, не стал он учителем! Не успел! Прямо со школьной скамьи отправился на войну. И все-таки недаром же после госпиталя, демобилизовавшись, когда его направили на партийную работу, поступил на историческое отделение университета. На заочное, разумеется. И учился жадно, пытаясь во что бы то ни стало наверстать то, что упустил за четыре года войны.

А Нина Павловна так и не стала учиться дальше, хотя и окончила в свое время десять классов и еще успела до замужества поработать корректором в типографии. Когда у них родился Вадим, она уволилась с работы, решив сначала подрастить сынишку. И он, Алексей Иванович, не имел тогда ничего против такого ее решения. Он тоже хотел, чтобы сын рос здоровым, ухоженным! И вообще, ему очень нравилось, когда Нина Павловна встречала его с работы, всегда опрятная, уравновешенная, чутко улавливая малейшую перемену в его настроении. Ставила перед ним тарелку наваристого борща, домашние сдобные плюшки. Тут же бегал, лопоча, сынишка, здоровенький, в нарядном костюмчике. А их единственная тогда комната была убрана так уютно, что из нее не хотелось уходить.

Нет, у него не было оснований сетовать на жену за то, что она так и осталась домохозяйкой! Во-первых, у них родилась еще и дочь, а во-вторых, несмотря на то, что он все поднимался по служебной лестнице, Нина Павловна оставалась все такой же скромной и трудолюбивой, по-прежнему сама обшивала детей и строго присматривала за ними, умело вела домашнее хозяйство, освободив мужа от каких-либо житейских забот. Если ее в чем и обвиняли, как он слышал, так это в том, что очень уж она сдержанна! Нина Павловна и в самом деле не любила женских пересудов и, если у нее выдавалась свободная минута, предпочитала провести ее за книжкой. Это Нина Павловна подсказывала ему, с какой литературной новинкой стоит познакомиться. Именно жене он обязан тем, то они нет-нет да выбирались в театр. Он всегда прислушивался к тому, как Нина Павловна отзывается о его знакомых и сослуживцах. Он уже давно понял: кое в чем жена оказывается проницательнее его.