Рисунок с натуры - [2]

У двери спальни он помедлил и почему-то перед тем, как войти, заломил руки. Он был потрясен, увидев отца. Тот почти совсем облысел, только над ушами сохранился еще какой-то пух. Щеки его ввалились, рот был открыт, челюсть обвисла. Голова покоилась на подушке так, что жилы на его шее натянулись.

— Привет, это я, Лайэм, — сказал он, подойдя к кровати. Старик открыл дрожащие веки и попытался что-то сказать. Лайэму пришлось склониться к нему, но разобрать сказанного не смог. Он протянул руку, приподняв отцовскую ладонь как в некоем неудавшемся рукопожатии.

— Чего-нибудь хочешь?

Еле заметным движением большого пальца отец показал, что ему что-то нужно. Пить? Лайэм налил моды и поднес стакан к губам старика. В уголках его обвисшего рта засохла пена. Часть воды пролилась на простыню. Некоторое время она держалась в каплях, потом расплывалась темными пятнами.

— Ты воды хотел? — Старик отрицательно покачал головой. Лайэм обвел глазами комнату, пытаясь отыскать, что могло быть нужно отцу. Комната была в точности такая, как он ее помнил. За двадцать лет отец не сменил даже обоев — желтые розы обвивались вокруг шлапер цвета умбры. Он взял стул с прямой спинкой и пододвинул его к кровати. Сел, упершись локтями в колени, наклонившись вперед.

— Как чувствуешь себя?

Старик ничего не ответил и в тишине вопрос отдавался снова и снова в голове Лайэма.

Мэйси принесла на подносе чай, локтем прикрыв за собою дверь. Лайэм заметил два красных пятна, выступивших на ее щеках. Она говорила быстрым извиняющимся шепотом, переводя взгляд с умирающего на его сына.

— Мы не смогли найти, где у него стоит чайник, так что пришлось просто опустить в чашку чайный пакетик. Ничего? Вам тут хватит поесть? Мы послали за баночкой консервированной ветчины, на всякий случай. У него в доме, господи помилуй, совсем ничего не было.

— Вы обо всем прекрасно позаботились, — сказал Лайэм. — Не стоило вам так беспокоиться.

— Ради кого же беспокоится, если не ради такого соседа, как мистер Дайамонд — так ведь? Сорок два года — и никогда промеж нами ни одного худого слова. Джентльмен, так мы его всегда называли, я и Берта. Всегда был сам по себе. Как вы думаете, он нас слышит? — Старик не шелохнулся.

— Долго он в таком состоянии? — спросил Лайэм.

— Всего три дня. Однажды он не забрал молоко, а это, вы знаете, на него непохоже. Он оставил ключ у миссис Рэнкин, на тот случай, если когда-нибудь снова захлопнет дверь и не сможет войти — однажды так случилось, ветер дунул, и дверь захлопнулась — и она пришла и нашла его в таком состоянии внизу на кресле. Он весь окоченел, господи помилуй. Доктор сказал, удар.

Лайэм кивал, глядя на отца. Он встал и начал понемногу оттеснять женщину к выходу.

— Не знаю, как и благодарить вас, мисс Харт. Вы были так добры — даже слишком.

— Мы узнали ваш адрес от вашего брата. Миссис Рэнкин во вторник звонила в Америку.

— Он собирается приехать?

— Он сказал, что постарается. Она сказала, что слышимость была, как воскресные колокола. Словно говоришь с соседним домом. Да, он сказал, что постарается, но очень сомневался.

— Ее рука лежала на ручке двери. — Этих сэндвичей хватит?

— Да, спасибо, все прекрасно — Они стояли, в замешательстве глядя друг на друга. Лайэм пошарил в кармане. — Могу я заплатить вам за ветчину… и телеграмму?

— Да я об этом и думать не желаю, — сказала она. Не обижайте меня, Лайэм.

Он вынул руку из кармана и благодарно улыбнулся ей.

— Уже поздно, — сказал он. — Пожалуй, вам лучше сейчас пойти, а я посижу с ним.

— Очень хорошо. Священник уже заходил и… — она водила руками, подыскивая слово.

— Соборовал?

— Да. Это уж он во второй раз приходил за три дня. Очень внимательный. Я иногда думаю, что если б наши священники хоть вполовину так хорошо.

— Да, только он был, как говорится, не особенно набожен.

— В последнее время был, — сказала она.

— Времена изменились.

Она повернулась вполоборота, собираясь уйти, и сказала почти застенчиво:

— Я бы вряд ли узнала вас с бородой, — она посмотрела на него и покачала головой, словно не веря своим глазам. Он старался вынудить ее уйти, став рядом с ней, но она обошла его, направилась к постели и тронула старика за плечо.

— Я сейчас ухожу, мистер Дайамонд. Здесь Лайэм. Я навещу вас утром, — крикнула она ему в ухо. После этого она удалилась.

Лайэм услышал голоса старых дам внизу, в прихожей, затем стук входной двери. Услышал под окном хруст смерзшегося снега у них под ногами. Он взял поднос с комода и поставил к себе на колени. Лайэм и не думал, что так проголодался. Он съел сэндвичи и кусок фруктового пирога, сознавая, как раздаются в тишине комнаты производимые его ртом чавкающие звуки. Но теперь отец почти ничего не мог поделать. Бывало у них происходили из-за этого ужасающие стычки. Можно было подумать, речь идет о жизни и смерти. Иногда его трясло от бешенства от того, как мальчики вели себя за столом, от их жадности, как он выражался. От производимых ими звуков — «словно коровы шлепают по навозу». После того, как мать бросила их, он взял всю ответственность на себя. Однажды вечером, когда он раскладывал жареные сосиски со сковородки, Лайэм, не заметив его гнусного расположения духа, попробовал схватить свою. Отец внезапным движением опустил руку и вонзил вилку, которой пользовался, когда готовил сосиски, в тыльную сторону его ладони.