Рисунки на крови - [4]

Папа больше не отпускал шуточек о мамином заде. Папа даже больше не читал комиксов Роберта Крамба, он все их отдал Тревору. — И Тревор уже забыл, когда они в последний раз дрались подушками.

Он опустил стекло, чтобы впустить внутрь пахнущий зеленью ветерок. Хотя воздух все еще едко отдавал вонью перегревшегося мотора, он все же был свежее, чем в самой машине, где пахло дымом, скисшим молоком и последним “несчастным случаем” Диди: Потом Тревор стал вслух читать комикс, указывая на каждое слово и заставляя Диди тоже его произносить. Брат все пытался посмотреть, что делают мама с папой. Углом глаза Тревор увидел, что папа высвободился из маминых рук и широким шагом идет по трассе — прочь от машины, прочь от города. Мама спешит следом — не то чтобы бежит, но быстро идет. Притянув поближе Диди, Тревор заставил себя не смотреть, сосредоточиться на словах и картинках и возникающих из них историях.

Спустя несколько страниц стало проще: весь комикс был о Мистере Натурале, его любимом персонаже. Старый мудрец хиппи утешил его, заставил забыть о гневе папы и боли мамы, заставил его забыть о том, что слова он читает вслух для Диди. История увела его за собой.

Кроме того, он знал, что они вернутся. Они всегда возвращались. Родители ведь не могут просто взять и уйти, оставив тебя на заднем сиденье, особенно если скоро стемнеет, особенно если ты в чужом месте и негде спать и тебе только пять лет.

Ведь не могут же?

Мама с папой теперь уже далеко — две маленькие фигурки, жестикулирующие па фоне неба. Но Тревор видел, что они перестали удаляться, а просто стоят на месте. Да, ссорятся. Да, кричат, наверное. Возможно, плачут. Но не уходят.

Тревор перевел взгляд на страницу и вновь нырнул в рассказ.

Как выяснилось, никуда они не. поедут. Папа вызвал механика, невероятно высокого худого молодого человека — почти подростка с виду — с таким же длинным, бледным и добрым лицом, как у Человека на Луне. Ярко-оранжевой нитью на кармане засаленного комбинезона у него было вышито самое невероятное имя: Кинси.

Кинси сказал, что у “рэмблера” полетела тяга — странно, что этого не случилось еще в Новом Орлеане, — и если они не намерены выбросить на этот старый усталый мотор еще пару сотен долларов, они вполне могут столкнуть машину с дороги и поздравить себя, что сломались так близко от города. В конце концов, сказал Кинси, им придется здесь на какое-то время остаться.

Папа помог ему откатить машину вперед па пару футов, так чтобы она полностью сошла с асфальта. Ее двухцветный корпус — поблекшая лазурь над пыльной полосой хрома, а низ — грязно-белый, — провис на колесах. Тревор подумал, что “рэмблер”, похоже, умер. Лицо папы было очень бледным, почти синеватым, и покрытым маслянистым на вид потом. Когда он снял очки, Трс-вор увидел у него под глазами размытые лиловатыс круги.

— Сколько мы вам должны? — спросил папа, и по его голосу было очевидно, что он страшится ответа.

Кинси поглядел на маму, на Тревора, на Диди у мамы на руках, на их одежду и пожитки, сваленные на заднем сиденье, па вещмешки, выпирающие из-под подвязанной бечевкой крышки багажника, на три матраца, привязанные веревкой к крыше. Его быстрые голубые глаза, настолько же яркие, насколько светлыми были глаза Тревора и его папы, казалось, с одного взгляда ухватили суть.

— За то, что выбрался сюда? Ничего. Мое время не столь уж ценно, поверьте.

Потом он слегка склонил голову, чтобы заглянуть в лицо папе, чем напомнил Тревору любопытного жирафа.

— Но я точно вас не знаю? Вы, случаем… не… не Роберт Мак-Ги? “Карикатурист, взорвавший черепушку американского андеграунда”, по словам самого святого Крамба?.. Но нет, конечно же, нет. Только не в Потерянной Миле. Как глупо с моей стороны, извините.

Он отворачивался — и папа не собирался ничего говорить. Тревор не мог этого вынести. Ему хотелось подбежать к высокому молодому человеку и закричать в доброе любопытное лицо: Да, это он, это Роберт Мак-Ги, и он все то, что вы говорили, а еще он МОЙ ПАПА! В это мгновение Тревору казалось, что его вот-вот разорвет от гордости за отца.

Но мамина рука сжалась у него на плечах, удерживая его на месте. Длинный наманикюренный ноготь предостерегающе постучал по его плечу и он услышал ее тихое:

— Ш-ш-ш!

И папа, Роберт Мак-Ги, Бобби Мак-Ги, создатель сумасшедшего, жуткого и прекрасного комикса “Птичья страна”, чьи рисунки появлялись вместе с работами Крамба и Шелтона в “Зэп!”, в лос-анджелесской “Свободной прессе” и в “Ист-Виллидж Азер” и в двух десятках других газет по всему континенту… кто получил приглашение из Голливуда и отказался от него, который однажды нарисовал тот самый Голливуд в виде гигантского раздувшегося от крови клеща, еще цепляющегося за сгнивший труп собаки с табличкой Искусство… у кого когда-то была твердая рука и чистейшее, едкое видение…

Папа только покачал головой и отвернулся.

Сразу за центром Потерянной Мили от Пожарной улицы отходит дорога, которая, бесцельно петляя, в. конце концов теряется среди заросших кустарником полей. Поля здесь почти что бесплодны, почва перестала плодоносить — большинство полагает, что это от запаханности и отсутствия смены посевных культур. Только старожилы все еще говорят, что поля прокляты и что некогда их запахали с солью. Хорошие земли лежат по другую сторону города и обращены к Коринфу, там, где заброшенное депо и густые леса. Пожарная улица переходит в автостраду 42. Шоссе, отходящее влево, вскоре превращается в гравийную дорогу, потом в проселок. Эта беднейшая часть Потерянной Мили называется Дорога Скрипок.