Рисса - [6]
Обходя дом сбоку, он заметил, что окно светилось. Пошел к сараю, стараясь не шуметь. Дверь была так же, как и в прошлый раз, приотворена, сеном пахло еще сильней, внутри никого не было. Уг постоял у входа, внюхиваясь и вслушиваясь в тишину. Люди были в доме, он это знал, и все-таки решительно вошел в сарай, прошелся от стены к стене. Все было как и тогда, только сена лежало больше.
С удовольствием жевал лось эту сухую траву, время от времени замирая, чтобы прислушаться. Насытившись, улегся в самую середину кучи, где было повыше и помягче. Дух трав пьянил быка, сладкие, терпкие, острые ароматы лета обволакивали рот, ноздри. В чуткой полудреме ему казалось, что он лежит на сухом летнем лугу и стоит ему приподнять голову, как нежная трава приятно коснется и защекочет его похожую на бороду чувствительную серьгу, отвисающую под подбородком.
Бык отдыхал. Звучные удары его выносливого сердца отмеряли течение короткой весенней ночи, отстукивали время его жизни, время ночного земного покоя.
Когда он выглянул из сарая, солнце уже поднялось над лесом. Стояло светлое безветренное утро. Уг, приподняв морду, несколько раз потянул ноздрями воздух, постоял и пошел прочь со двора, не спеша осматриваясь, запоминая запахи. Внезапно стукнула дверь дома. Лось вздрогнул, хотя ждал какого-то подобного звука, который могут издавать люди. На крыльце появился человек, но бык продолжал обходить дом.
Высокий бородач, жмурясь от яркого света, с улыбкой изучающе смотрел на лесного гостя. Настороженно приподняв голову, скашивая внимательный глаз на человека, Уг шествовал по двору.
Зверь и человек присматривались друг к другу. Осторожный Уг чувствовал доброжелательность человека. Особым звериным чутьем улавливал он доброту своего нового знакомого и не боялся его. А человек думал о неожиданно возникшей возможности общения с лесным великаном и радовался этому.
Отойдя подальше, лось побежал. Не от страха, с запозданием охватившего его, не для того, чтобы быстрей скрыться в лесу, перешел он на бег. Нервное напряжение от необычайного для него знакомства — тревожного, волнующего, влекущего и все-таки пугающего его — нашло выход, разрядку в этом галопе.
Лес оживал с каждым днем, с каждым часом. Многочисленные ручьи, превратившиеся в бурные потоки, днем и ночью звенели, журчали, плескались, наполняя всю округу радостными звуками движения, жизни. Угу нравился шум воды. Он вообще любил воду, подолгу купался летом, особенно в жаркое время. Любил постоять в воде, всегда долго пил, но только чистую воду — из родника, озера или ручья. И никогда не пил из болота.
Снег — единственное, что осталось от зимы, — кое-где лежал в лесу.
Уг шел по широкой просеке спокойно, не торопясь, высоко поднимая ноги. Почва здесь была сырой и неровной — с кочками, пнями, поросшими мхом и заполненными талой водой рытвинами.
Рядом треснула ветка. Лось замер, повернул голову на звук. И вдруг уловил чужой грозный запах… Запах был очень слаб, потому что враг подходил с подветренной стороны.
Лось рванулся вдоль просеки, и тотчас сбоку из-за молодых еловых зарослей выскочил медведь. Длинный, худой и стремительный, он взревел на высокой ноте, с подвыванием, в котором сквозило раздражение и ненависть, и бросился наперерез Угу.
Медведь был крупным и тощим. Его длинная бурая шерсть свалялась и потускнела, глаза горели лихорадочным огнем, широкие когтистые лапы легко несли большое тело. Видимо, давно уже поднятый из берлоги, зверь шатался по лесу в поисках пищи. Таких медведей люди называют шатунами. Второй раз в берлогу они не ложатся и ходят по лесу до лета, голодая и злобясь на все и на всех.
Уг встречал медведей только летом, близко не подходил, потому что их запах вызывал у него безудержную, даже паническую тревогу, хотя непосредственной угрозы при этих случайных встречах, казалось бы, не возникало — медведь не крался за Угом. Даже встретившаяся однажды с ним нос к носу медведица с медвежатами только грозно и отпугивающе зарычала, явно прогоняя лося. И все-таки Уг не искушал судьбу — при виде медведей он тотчас убегал. Видимо, существовавшее издревле, перешло к нему по наследству чувство тревожно-трепетного почтения к медведю, чувство страха перед этим громадным хищником, сильней которого нет никого в северных лесах.
Уг сделал несколько стремительных прыжков и в эти короткие мгновения понял, что медведь нагоняет его. Тогда он резко свернул влево от просеки, в сторону глубокой ямы с крутыми склонами, на дне которой журчал ручей. Яма была широка, но разогретый испуганный бык вложил в прыжок всю силу своих жилистых длинных ног и перелетел ее. Голые ветви березы больно хлестнули его по глазам, и он помчался по пологому лесному спуску — благо лес был здесь редким, — разгоняясь все больше и больше…
Упустив быка, медведь замер на краю ямы, встал на дыбы, заревел длинно и пронзительно, бросился назад, вперед, попробовал передней лапой спуск с обрыва — земля, глинистая и мокрая, отвалилась под этим нажимом, упала на дно канавы — и зверь, разочарованный и еще более, чем прежде, раздраженный, как-то странно, вприпрыжку, побежал вдоль ямы, видимо искать брода и не теряя надежды по следу найти удравшего лося. Он негромко урчал, коротко взревывал, снова урчал на бегу. В этих звуках слышались и злость, и обида. Грозный и свирепый его рык чередовался с почти жалобным урчанием.
