Рисовать Бога - [15]

Советские паспорта будут готовы через месяц. А вчера мы вернулись из Нормандии. Что-то вроде свадебного путешествия.

Неделю назад Рита стала моей женой. Мы быстро уладили формальности в мэрии нашего округа. Свидетелями были Хенрик и Серафима. После отправились ужинать к мадам Жюльет. На лохматую макушку Белль по случаю торжества был водружен розовый бант. Виктор не пришел.

Утром следующего дня в машине, взятой напрокат, мы выехали из Парижа. «Неизвестно, как скоро мы сможем приехать во Францию, а есть вещи, которые лучше не откладывать на потом». Она прекрасно водит, смеется: «Если бы не взяли в оркестр, устроилась бы шофером, женщина за рулем это шик, так выражаются наши эмигрантские дамочки». Водить Риту научил отец, она сказала, что довольно лихо гоняла на его подержанном «рено», пока автомобиль совсем не развалился от старости и ее лихачества.

В начале октября погода не слишком устойчива. Всю дорогу Рита приговаривала: «Нам повезет, там, куда мы едем, не должно быть ни одного облачка, это очень, очень важно. Ты увидишь, так и будет».

Я не спрашивал, куда мы едем. Когда мы отправлялись бродить по городу, я тоже никогда не спрашивал маршрут. Я доверилсяРите и получаю наслаждение от этого. Доверяться ей – это как быть «немножко в руках Бога»: не знаешь, что случится через секунду, но надеешься на лучшее.

Рядом с Ритой все всегда не важно, любая насущная проблема рядом с ней мгновенно теряет значение. Даже такое чувство, как ревность, становится бессмысленным и стыдным: Риту ни с кем нельзя делить, поскольку и себе она не принадлежит.

Она исподволь вовлекает меня в иную реальность, приучает к ней, она дарит бесценный опыт: учит меня дышать по ту сторону бытия, а я, глупец, все еще цепляюсь за привычные предметы и суждения. То, что происходит с Ритой, похоже на осуществление величественного замысла. Я не должен принижать его своей тревогой, своей жалостью.

Я не думал о том, что с Ритой, когда она за рулем, каждую секунду может случиться ее «временная смерть», потому что знал, все будет продолжаться дальше, будет продолжаться в любом случае… Ах, Рита, Рита, эта птица над головой – может быть тобой…

Мы ехали в сторону океана, облака были низко, а земля высоко, путь наш лежал через маленькие нормандские городки, в центре которых стоял неизменный, как бы везде один и тот же памятник, памятник жертвам Великой войны.

К вечеру первого дня мы приехали в Алансон, тихий и немного мрачный, остановились в дешевом привокзальном отеле, поужинали и пошли бродить.

Над входом в собор, вдоль карниза, сливаясь с цветом стены, сидели голуби. Они казались частью орнамента. Они спали.

Перед тем, как войти, Рита покрыла голову моим шарфом. Служба заканчивалась. Внимание Риты привлекли книги, которые в церковной лавке вместе со свечами и дешевыми распятиями продавал низкорослый молодой послушник с лицом, изъеденным оспой. Точнее, одна книга, на обложке которой была помещена фотография прелестной девушки в монашеском облачении. Выражение лица у нее полудетское, почти кокетливое. Тереза из Лизьё. «История одной души».

Послушник заметил интерес Риты и, смущаясь, протянул ей книгу. «Если мадмуазель будет угодно… Пожалуйста… Это святая Тереза. Видите ли, она родилась в нашем городе, а умерла в Лизьё. Книга… она о любви». Послушник покраснел и смолк. И посмотрел на Риту.

Я достал деньги, и послушник мотнул головой: «Нет, за книгу не надо…»

Я купил маленькое серебряное распятие, и мы вышли.

Утром, когда я проснулся, Риты в постели не было. Накинув мою рубашку, она сидела возле окна и читала вчерашнюю книгу. Глаза ее, когда она обернулась, показались мне черными.

«Тео, послушай только, что она пишет… Вот… „Кругом росли маргаритки – одного роста со мной“. Это же, как в садике позади моего дома, ты помнишь?»

Конечно, я помнил. Только во дворе Ритиного дома на улице Гэте росли не маргаритки, а наперстянка. Маленькая рощица из высоких плотных стеблей с бледно-лиловыми колокольцами.

Однажды мы проснулись утром, точно кто-то позвал нас, и подошли к окну. В сером рассветном сумраке прямые стебли наперстянки стояли неподвижно, по отдельности друг от друга и одновременно вместе. Они стояли осмысленно, не шевелясь, как на молитве.

Рита быстро накинула шаль, спустилась вниз и встала среди них, и оказалась одного роста с ними, и что-то начала шептать им. Так было, в то утро.

«Но это не всё, Тео. Слушай: „Никак я не научусь умирать“. Как хорошо, как легко сказано, и даже будто с досадой, правда? Оказывается, и умирать надо учиться. Вот что. Как видно, ученица я неважнецкая. – Рита рассмеялась. – У меня ведь тоже ничего не получается. А вот еще: „Я больше не верю в свою смерть“. Это совсем, совсем мое чувство… Тео, когда она умерла, ей было двадцать четыре, почти как мне сейчас».

Рита задернула шторы и легла ко мне. Я обнял ее, замерзшую, и прижался лбом к ее спине. Хорошо, что она не видела моих глаз. «И какое точное название. Не просто „История души“, но – „ однойдуши“… Понимаешь?» Она пошевелила под одеялом ногами. Она любит прижиматься к моим ступням своими, и лежать так. Говорит: «От и до. Для полноты чувствования». Просто невероятно. Как будто она растет из меня.