— Значит, не получат, — подтвердил Столяров.
— Выходит, мы работали против интересов России?
— А чем мы, по-твоему, занимались? — спросил Столяров.
— Защищали невинных людей от несправедливости.
— Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.
— Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, — напомнил я.
— Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей?
Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.
Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:
— Это и есть демократия.
* * *
Домой я вернулся дня через два. Утром 17 ноября продемонстрировал подполковнику Егорову живого, здорового и невредимого Антонюка, который находился в эйфории от выборов, выигранных с преимуществом почти в пятнадцать процентов, сдал «длинную девятку» и разрешение, при этом потребовал расписку в получении, сдал накопившиеся счета, написал реквизиты своего банка, сдал доверенность и техпаспорт на «пассат», продемонстрировав, что машина находится не в худшем состоянии, чем когда я ее получил, после этого попросил портье вызвать такси и уехал в аэропорт.
Встречала меня Ольга на «ниссан-террано». Вообще-то я ей эту тачку не даю, хоть у нее и есть права, но тут решил воспользоваться случаем. Устроив маленький скандал по поводу грязных ковриков (а по нашей-то грязи как их будешь содержать чистыми), я тщательно вытряс все ковры, а вместе с грязью и ту таблетку, которую мне вставили в военном госпитале под Москвой. Не скажу, что она очень меня беспокоила, но иметь все время под ногами соглядатая или, точней, прослушку, не очень приятно. Даже когда разговоры вполне невинные, а именно такие у нас и были всю дорогу до дому.
Недели через две у нас в Затопино появился полковник Голубков — большой любитель подледного лова. Между делом он рассказал, что Профессора выпихнули на пенсию, а кавторанг Егоров тянет флотскую лямку где-то на Баренцевом море. Куда делись их ребята во главе с Геной Козловым — Бог весть.
Судьба Профессора и Егорова меня меньше всего волновала, а вот ребят было жалко.
Я вообще неравнодушен к классным специалистам, а они были суперкласса. Уж кто-кто, а я в этом как-нибудь разбираюсь.
На второй день полковник снова пошел сверлить лунки на Чесне. А я оставил его одного и отправился в нашу церквушку, в Спас-Заулок. Но почему-то она была закрыта, никто на мой стук не отозвался. И мне ничего не оставалось, как пройти к нашему деревенскому кладбищу, где лежал мой друг Тимофей Варпаховский — Каскадер и Коля Ухов — Трубач. На надгробьях оставались маленькие огарочки свечей. Их я и зажег. И сидел над этими робкими огоньками, защищая их от ветра.
А чем мы вообще в жизни занимаемся?
Защищаем слабый огонек жизни от ветра.
И больше ничем.
И нет более достойного занятия, чем это.
Нет.
Нет.
Нет!
