Ринг за колючей проволокой - [3]

Когда майора Адольфа Говена пригласили к полковнику, он направился в кабинет, сохраняя достоинство и уверенность. Проходя мимо адъютанта, он не посмотрел на него и лишь краем глаза поймал на лице Ганса Бунгеллера язвительную улыбку. Занятый своими мыслями, майор не обратил на нее внимания. А жаль. Лицо адъютанта лучше барометра говорило о «погоде» в кабинете полковника.

Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Карл Кох восседал за массивным письменным столом из черного дуба, покрытым зеленым сукном. За его спиною в золоченой раме висел огромный портрет Гитлера. На столе, рядом с бронзовым письменным прибором, на круглой металлической подставке стояла небольшая, величиной с кулак, человеческая голова. Она была уменьшена специальной обработкой. Говен даже знал того, кому она принадлежала. Его звали Шнейгель. Он был убит в прошлом году за то, что дважды пожаловался коменданту на лагерные порядки. Кох раздраженно сказал ему: «Какого черта вы лезете мне на глаза? Вам нравится торчать передо мной? Я могу вам помочь в этом!» И через месяц высушенная голова узника стала украшать кабинет полковника дивизии СС «Мертвая голова».

Откинувшись на спинку кресла, полковник СС Карл Кох уставился на майора оловянным взглядом и не ответил на приветствие. Говен сделал вид, что не замечает этого, и любезно улыбнулся.

— Герр полковник, вы меня звали? Я рад встретиться с вами.

Землистое лицо Коха оставалось непроницаемым. Тонкие бескровные губы были плотно сжаты. Он снова ничего не ответил.

Майор, продолжая улыбаться, прошел к креслу, стоявшему сбоку стола, и, как обычно, не ожидая приглашения, сел.

— Разрешите закурить, герр полковник? Прошу вас. Гаванские сигары.

Ответом было по-прежнему молчание. Говен, под впечатлением разговора с фрау Эльзой, по-новому смотрел на сухое землистое лицо полковника, видел под глазами мешки, которые свидетельствовали о бессонных ночах, узкую грудь, тонкие руки. Полковник, подумал он, плохая пара такой цветущей и, по всем приметам, темпераментной женщине, как его супруга. И усмехнулся.

— Я вас слушаю, герр полковник. В глазах Коха сверкнула молния:

— Встать!

Майор, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.

— Как вы стоите перед старшим начальником? Может быть, вас не учили этому?

Говен, мысленно ругнувшись, вытянулся по швам. Он видел перед собой не начальника, а ревнивого мужа. Неужели, черт возьми, полковник что-нибудь заметил?

— Доктор Говен! Я вас не звал, — выкрикнул Кох скрипучим голосом. — И встреча с вами мне не приносит радости!

Говен пожал плечами.

— Я не звал доктора Говена, — продолжал Кох, — я вызывал майора СС Адольфа Говена! Я хочу знать, до каких пор будет это продолжаться? Вам что, надоело носить погоны майора?

У Говена побелели щеки. Он насторожился. Дело принимало неожиданный оборот.

Полковник замолчал. Неторопливо достав ключи, он открыл ящик стола. Майор напряженно следил за каждым движением коменданта. Кох вынул из ящика большой голубой пакет. Говен заметил государственный герб, гриф «совершенно секретно» и штамп имперской канцелярии. У него стало сухо во рту.

Кох вытащил сложенную вдвое бумагу и бросил ее Говену.

Майор Говен развернул лист, быстро пробежал глазами текст и ужаснулся. На лбу выступила холодная испарина.

— Читайте вслух, — приказал комендант.

Берлинское начальство объявило главному врачу Гигиенического института концлагеря Бухенвальд выговор за «политическую близорукость» и в категорической форме предлагало «немедленно прекратить производство противотифозной сыворотки из еврейской крови».

Когда майор кончил читать, у него закололо в груди. Он, инициатор производства противотифозной сыворотки из жидовской крови, черт возьми, повинен в том, что миллиону немецких солдат, чистейшим арийцам, представителям высшей расы, влили ВМЕСТЕ с сывороткой кровь поганых евреев…

Глава вторая

Поезд, громыхая на стрелках, уходит все дальше и дальше на запад. Старые товарные вагоны наглухо забиты, опутаны сетью колючей проволоки По ней пропущен электрический ток На первом и последнем вагонах — прожекторы и пулеметы Около них немцы — солдаты полка специального назначения Они рады тому, что едут домой, в Германию, подальше от проклятого Восточного фронта, и добросовестно охраняют эшелон.

В пятом вагоне, так же как и в остальных, — около сотни изнуренных голодом и побоями советских людей. Это раненые солдаты и матросы, плененные партизаны и мирные жители, взятые гестаповцами Больные и раненые стонут, мечутся в бреду, просят пить. Над открытыми гноящимися ранами носятся мухи.

И, как ни странно, в этой страшной обстановке поют. Поют вполголоса. Поет и старый одессит учитель географии Соломон Исаакович Пельцер. Лицо его осунулось, небритые щеки обвисли. Он поглядывает на окружающих грустными карими глазами и улыбается как-то по-детски застенчиво. Гестаповцы схватили его на толкучке во время облавы. Он пришел обменять карманные серебряные часы на еду для больной жены. В гестапо его ни о чем не спрашивали. Его били, били жестоко только за то, что он еврей. А после, очнувшись на цементном полу камеры, старый учитель понял, что больше не существует ни его дома, ни его семьи, что жизнь era отнята, задушена, как тот худосочный цыпленок, которого вырвал у него из рук рыжий гестаповец.