Римский-Корсаков - [3]

Ученье дается Нике легко. Память у него завидная, любознательность ненасытная. Старший брат, которого он в каждом письме осыпает все новыми и новыми расспросами по части мореходства, дает малышу шутливое прозвище «Вопросительный знак». Мальчик послушен, деятелен, но крайне впечатлителен. Запачкав руки, он способен заплакать от чувства отвращения. Воин называет это изнеженностью, отец приписывает раздражительному нраву. Хрупкость нервной системы сказывается и во вспышках «капризов» с неудержимым плачем и катаньем по полу, в мучительных припадках заикания. Мать, при учившая ребенка говорить плавно и нараспев, по счастью, сумела изгладить эти припадки без следа. Размеренно течет жизнь в доме Корсаковых. Когда отец занят — читает, пишет рассудительные философические письма друзьям юности или размышляет, домашние говорят вполголоса и ходят осторожно, чтобы не помешать. Мало общаясь с детьми, Ника привыкает целыми часами играть один, строит машины и роет каналы во дворе, разыгрывает без слушателей целые сцены, совершает, не покидая детской, увлекательные походы. Он рано начинает рисовать и обнаруживает значительную зоркость глаза.

Свои трудности приносит переходный возраст. Мальчик делается нетерпелив, при неудаче чего-либо им затеянного легко впадает в отчаянье, с трудом принимает замечания, порой оказывается невнимателен и рассеян, будто прислушивается к неясному ходу мыслей и ощущений. Музыка звучит вокруг него и в нем самом, но не выделяется в нечто первостепенно важное. Это игра среди игр.

Музыкальными способностями судьба не обделила Корсаковых. Старший брат отца, Павел Петрович, не зная нот, по слуху играл целые увертюры. Прекрасно пел старинные народные песни другой брат, Петр Петрович («дядя Пипос»), Хороший слух был и у матери Ники. В молодости она прекрасно играла на фортепиано, но потом бросила. Пела же она охотно, всегда несколько замедляя темп, отчего песня делалась задушевнее. Читал ноты с листа и легко запоминал пьесы наизусть Воин Андреевич. Может быть, именно потому, что музыкальность и любовь к музыке были в семье привычны, малозамеченной осталась одаренность Ники. «Еще мне не было двух лет, как я уже хорошо различал все мелодии, которые мне пела мать, — вспоминал Корсаков; — затем трех или четырех лет я отлично бил в игрушечный барабан в такт, когда отец играл на фортепиано. Отец часто нарочно внезапно менял темп и ритм, и я сейчас же за ним следовал. Вскоре потом я стал очень верно напевать все, что играл отец, и часто певал с ним вместе; затем и сам начал подбирать на фортепиано слышанные от него пьесы с гармонией; вскоре я, узнав название нот, мог из другой комнаты отличить и назвать любой из тонов фортепиано». Щепетильная строгость к самому себе, какую проявлял Николай Андреевич на протяжении всей жизни, позволяет нам отнестись к этим показаниям с полным доверием.

Он берет уроки у тихвинских преподавательниц музыки, но их педагогические приемы и салонный репертуар как-то мало ему подходят. Ника был с большой ленцой, вспоминала потом одна из них. Во время уроков, играя пьесы, он иногда прибавлял что-то свое или не заканчивал пьесы, говоря: «Это лишнее», или: «Так красивее». Сам композитор этого не запомнил. По собственному признанию, он играл плохо, неаккуратно и даже был слаб в счете. Успехи он делает независимо от уроков или даже вопреки им. Менее трудоспособную и одаренную натуру это непременно привело бы к разболтанности и верхоглядству.

ПЕТЕРБУРГ

Двенадцати лет мальчик расстается с Тихвином. Он увозит с собой, сам того не зная, богатый запас впечатлений, понятий, полезных привычек. Нежный облик матери, участницы всех его интересов, и спокойная прямота отца, за которой чувствуется нравственное бесстрашие, оставили в его сердце и уме глубокий след. Всю жизнь, и чем дальше, тем больше, будут ему вспоминаться пенье птиц и колокольные звоны, северные леса и озера, тихвинские обычаи и тихвинские предания.

А пока вместо старинного городка блистательный, суровый, военно-чиновничий Петербург. Вместо тишины и пенья канареек — резкие звуки сигнальной дудки по утрам, адский шум в коридорах во время переменок и отрывистые «Здра… жла… ваше… ство!» при обходе фрунта начальством Морского кадетского корпуса, куда определили Нику. Николая I уже не было на свете. Нравы закрытых военно-учебных заведений понемногу смягчались. Не настолько, однако, чтобы стать человечными. По субботам, перед «отпуском» домой, младших воспитанников выстраивали в огромной столовой зале и в соответствии с отметками, полученными за неделю, «прилежных» одаряли яблоками, «ленивых» пороли. Еще страшнее было для новичков фрунтовое ученье, на котором унтер-офицеры (тоже из кадет) немилосердно били обучаемых чем попало и по чему попало. Тон задавали великовозрастные и физически сильные, носившие имя «старикашек». Они нюхали табак, который носили в тавлинках за обшлагом мундира, басили и перед новичками потрусливее и послабее — «рябчиками» — разыгрывали из себя повелителей, облагая их данью, награждая при случае оплеухами и зуботычинами.

Как вошел в корпусный быт маленький тихвинец? Судить об этом нелегко. В письмах к родителям он молчит о трудностях. Позднее ограничивается кратким: «В корпусе я поставил себя недурно между товарищами, дав отпор пристававшим ко мне, как к новичку, вследствие чего меня оставили в покое. # ни с кем, однако, не ссорился, и товарищи меня любили». Эту чрезмерную краткость можно с одинаковым основанием считать признаком безразличия, как и признаком глубоко затаенного в душе волнения. Зная крайнюю сдержанность в излиянии чувств, характерную для Николая Андреевича, и его нетерпимость к любой подлости, мы готовы остановиться на втором объяснении. Добавим еще одно его признание: «Со второго или третьего года моего пребывания в училище характер мой стал как-то не в меру мягок и робок, и однажды я не ответил товарищу М., ударившему меня ни с того ни с сего, в силу лишь злой воли, в лицо». И снова: «Тем не менее вообще меня любили; я чужд был ссорам и во всем держался товарищеских узаконений. Вел себя Вообще исправно, хотя начальства не боялся». Формула характерная. Как и многое в душевном облике подростка Корсакова, она почти без изменений может быть отнесена также к взрослому, немало бурь житейских прошедшему художнику.